— Давайте отсюда выбираться, — предложило большинство.

Первочеловек, который был мудрым и могущественным, достал свои сокровища — Белую Раковину, Бирюзу, Мидию, Гагат и Красно-Белый Камень.

Он положил Белую Раковину на востоке и дунул на нее; оттуда поднялось белое башнеподобное облако. Он поместил Бирюзу на юге и дунул на нее; поднялось голубое облако-башня. На западе положил Мидию, и, когда дунул на нее, там поднялось желтое облако-башня. На севере поместил Гагат, и, затронутый его дуновением, он выдал черное башнеподобное облако. Белое и желтое разрастались, встретились наверху и пересеклись. То же сделали голубое и черное. Они стали Ночью и Днем.

Потом он положил Красно-Белый Камень посередине и дунул на него; поднялась многоцветная башня.

Башня на востоке была названа Всеобъемлющим Рассветом, на юге — Всеобъемлющим Голубым Небом, на западе — Всеобъемлющими Сумерками, на севере — Всеобъемлющей Тьмой. Койот посетил их одну за другой, меняя свой цвет, чтобы соответствовать их цвету. По этой причине он известен как Дитя Рассвета, Дитя Голубого Неба, Дитя Сумерек и Дитя Тьмы наряду со всеми остальными именами. В каждом из этих мест возрастала его сила.

В то время как башни четырех стран света были святы и рождали молитвенные обряды, центр являлся источником страданий, зла и болезней. И именно вверх, на эту башню, повели людей Первочеловек и Койот, во второй мир. И конечно же, вместе с ними все зло.

Они сходили на разведку и повстречались с другими. И Первочеловек дрался со многими, побил их всех и забрал их песни силы.

Но здесь также было полно страданий и невзгод — это обнаружил Койот, когда ходил по миру взад-вперед, вверх и вниз. И к Первочеловеку он обратил свою просьбу о том, что им надо отсюда уходить.

Первочеловек создал белый дым и выдул на восток, затем вновь его проглотил. И то же самое сделал во всех направлениях. Это удалило из мира все зло и принесло его обратно людям — туда, откуда оно и пришло. Потом он послал Молнию, как зигзагообразную, так и прямую, на восток, и Радугу, и Солнечный Свет — но ничего не произошло. Он перенес их на юг, запад и север… Мир содрогался, однако не производил силы, чтобы поднять их вверх. Тогда Первочеловек сделал палочку из Гагата, Бирюзы, Мидии и Белой Раковины, а на верхушку поместил Красно-Белый Камень. Она поднялась и вынесла их наверх, в следующий мир.

Здесь они встретили множество змей, Соленых Мужчину и Женщину и Бога Огня. Не надо забывать и о Паучьем Муравье. И свет с тьмой изошли из башен четырех цветов, как и в других мирах.

Но Первочеловек поместил желтую полосу, а потом еще и красно-желтую полосу на востоке, и они приостановили продвижение белого света.

А люди испугались. Соленый Мужчина посоветовал им отправиться на восток, но полосы отодвигались по мере их приближения. Потом они услышали глас, зовущий на юг. Там нашли старика Донтсо по прозвищу Муха-Вестница, и тот поведал им, что сделал Первочеловек. Он сказал, что желтая полоса символизирует появление Людей, а другая — растительность и пыльцу, где красная составляющая указывает на все болезни.

Затем пришли Сова, Лисенок, Волк и Дикий Кот, а с ними Рогатая Гремучая Змея, предложившая Первочеловеку раковину, которую она несла на голове, и обещания подарков в будущем — Белой Раковины, Бирюзы, Мидии и Гагата. Первочеловек принял раковину и ее магию, а затем убрал с неба полосы.

Тогда люди осознали, что Первочеловек зол. Койот подслушал их разговоры и донес Первочеловеку, что они прознали о том, что он остановил свет на востоке, чтобы добыть некое сокровище.

Когда позднее они поставили перед ним этот вопрос, Первочеловек ответил:

— Да. Верно, внуки. Очень верно. Я зол. Однако я употребляю свое зло вам на пользу. Ибо эти подношения помогут всем нам. И я знаю, когда попридержать зло в отношении окружающих меня тварей.

И он продолжил это доказывать, построив знахарский хоган, где поделился с ними своим знанием о добре и зле.

Он вспомнил вечеринку, происшедшую перед тем, как нашел койота.

Облаченный во взятое напрокат великолепие мерцающего, угловатого и жесткого черного вечернего костюма из синтетического волокна от «Плиссе и Гофре», он перенесся в особняк в Арлингтоне. Былые и современные знаменитости заполняли искрящиеся комнаты с высокими потолками. Он решительно являлся былым, но все равно явился, чтобы повидаться с несколькими старыми друзьями, вновь прикоснуться к другой жизни.

Его приветствовала с профессиональным очарованием некая пожилая женщина. Она подошла к нему, обняла и с полминуты говорила с ним вдохновенным голосом диктора новостей, пока какой-то вновь прибывший у него за спиной не вынудил ее сжать его руку, направляя в сторону.

Он с благодарностью отошел и взял с подноса бокал; глядя на лица, кивая некоторым, останавливался, чтобы обменяться парой слов, а между тем пробирался к маленькой комнатке, которую вспомнил по предыдущим визитам.

Войдя в нее, он вздохнул. Ему нравились дерево и железо, камень и грубая штукатурка, книги и спокойные картины, единственное окно с беспрепятственным видом на реку, тихо горящий камин.

— Я знал, что ты найдешь меня здесь, — сказала она, сидя в кресле у очага.

Он улыбнулся:

— Я тоже… единственная комната, построенная во время провала в безвкусице.

Он взял стул, сел рядом с ней, но повернувшись, скорее, к камину. Ее печальное морщинистое лицо с ярко-голубыми глазами, седые волосы, приземистая коренастая фигура не изменились за последнее время. В некоторых отношениях она стала старше, в других — нет. Ему вспомнились столетние Фонтанель и мадам Гримо, почти такие же старые, как и он сам. Однако здесь имела место пропасть иного рода.

— Ты вскоре опять отправишься собирать? — спросила она.

— У них есть все звери, которые им пока нужны. Я уволен.

— Тебе это нравится?

— Как и все остальное.

Она слегка наморщила лоб.

— Никогда не могу разобрать, это у тебя врожденный фатализм, пресыщенность жизнью или поза.

— Я уже тоже не могу.

— Вероятно, ты мучаешься от праздности.

— Она в эти дни такое же исключение, как и дождь. Я существую в некой уединенной культуре.

— В самом деле. Пожалуй, не столь же скверно, как все остальное, — сказала она.

— Скверно? Добро и зло вечно перемешиваются. Это обеспечивает порядок.

— Ничего иного?

— Легко любить присутствующее и желать отсутствующего.

Она протянула руку и сжала его ладонь.

— Сумасшедший индеец. Существуешь ли ты, когда меня здесь нет?

— Не уверен, — ответил он. — Я был привилегированным путешественником. Возможно, я умер, а ни у кого не хватает духа сказать мне об этом. Как дела, Маргарет?

Через некоторое время она ответила:

— Полагаю, я по-прежнему живу в век робости. И идей.

Он поднял бокал и сделал большой глоток.

— …Прокисший, выдохшийся и бесполезный, — сказала она.

Он поднял бокал выше и уставился сквозь него на свет.

— Не так уж плох. Они достали вермут в такое время.

Она хихикнула.

— Философия не меняет людей, верно?

— Не думаю.

— Чем теперь ты намерен заняться?

— Пойти поговорить с остальными. Выпить еще пару стаканов. Возможно, немного потанцевать.

— В смысле, не сегодня вечером.

— Понятно. Думаю, ничем особенным. Мне это не нужно.

— Мужчина вроде тебя должен чем-то заниматься.

— Чем?

— Это ты обязан сказать. Когда боги безмолвствуют, кто-то должен выбирать.

— Боги безмолвствуют, — произнес он, наконец взглянув в ее светлые старые глаза, — а все мои выборы израсходованы.

— Неправда.

Он вновь отвел взгляд.

— Пусть будет так, — сказал он, — как ты поступала прежде.

— Не надо.

— Извини.

Она сняла руку с его ладони. Он допил вино.

— Твой нрав — твоя судьба, — сказала она наконец, — и ты — создание перемен.