Только на следующий день, спустившись далеко вниз по реке, Кольтер полностью оценил свою удачу. Он вспомнил свой обморок на вершине Сердца Горы и смутно все остальное — как кто-то ухаживал за ним, спасая от морозной ночи.

В памяти навязчиво вертелась одна картинка: подобно тому как шаманы кроу лечат раненых, вылизывая их с ног до головы, его нянчила мать-волчица. Неужто это и правда было? Память не сохранила четких деталей, кроме ощущения материнской ласки, тепла, запахов древесного дыма, сала, рыбы и прикосновений мягкого меха.

Река окончательно прояснила разум. Удача и дырявая лодка позволили ему худо-бедно продержаться на плаву до сумерек. И тут он наткнулся на утонувшую антилопу. Он видел такое не в первый раз. Бывало, баржа Мануэля Лизы с трудом пробивалась через трупы животных, но даже поселенцы, с их волчьим аппетитом, не трогали эти тонны мяса. Животные тонули сотнями, и река, замедляя течение среди зарослей пижмы, источала трупный запах. Правда, в тех случаях, когда бешеный поток ловил молодое животное — бизона, лося, антилопу или оленя — и мясо было еще свежим и кровоточило, любой в экспедиции готов был отведать порцию филе, запивая ее глотком рома.

Радуясь первому за много дней куску мяса — окороку антилопы, зажаренному на углях, — Кольтер с сожалением вспоминал вкус рома и его тепло, разливающееся по жилам.

На поляне у реки, где он устроил лагерь, рос шалфей. Джон сорвал несколько стебельков и бросил их на угли, чтобы копченое мясо стало слаще. На второй день горы, словно театральный занавес, расступились, река приобрела цвет кофе с молоком. В тополином молодняке он отыскал крыжовник и дикую смородину. Пока он пировал там, вокруг разбрелось дружелюбное стадо белохвостых оленей, непуганых и послушных. Они тоже тянулись за ягодами, слегка толкая его боками. Где-то в зелени крон сойка с голубым гребешком ругалась и срамила человека и его странных друзей.

К полудню он преодолел самый опасный порог. Гранитные скалы остались позади, и перед ним раскинулась река, полноводная, грязная и зловонная, с берегами, испещренными красной и белой глиной, которой многочисленные племена пользовались для боевой раскраски.

Эта местность была Кольтеру домом родным. Его всегда манили горы. Но когда он откликался на зов, они обращались с ним весьма сурово. Горы терзали его плоть, а равнина ее залечивала. Теперь чернохвостые олени как собаки бежали за его лодкой. Они вместе ели «белые яблоки», которые Друйярд называл pomme de prairie, похожие на репу клубни растений семейства бобовых — человек может неделями питаться только ими, если нет под рукой ничего другого. Олени в этой обширной, похожей на парк, прерии были упитанные, не то что худые горные, которых раньше доводилось видеть им с Поттсом. Соскучившись по соли, чернохвостые лизали Джону лицо, пока он отдыхал на солнышке.

И все равно, он ни на минуту не переставал чувствовать себя дичью — охотник, за которым охотятся. Сумев уйти от черноногих на Сердце Горы, он теперь стал более удобной добычей. Хотя через горы они не перейдут, Кольтер был уверен в этом, но вполне могут обойти их с востока на своих отличных сплетенных из ивовых прутьев снегоступах. Сначала они вернутся в свои типи, поедят мяса, нарассказывают небылиц, укрепят сердце, подсластят охоту крепким сном. А потом — и это так же верно, как то, что теперь у него на ногах мокасины, — отправятся за ним лучшие из бегунов, способные бежать по равнине днем и ночью, легендарные марафонцы.

Истина заключалась в том, что настоящая охота за Джоном Кольтером только начиналась. То, что ему дважды удалось ускользнуть от индейцев, было скорее их промашкой, нежели его проворством. Так что игра продолжается, и ставка в ней — жизнь.

Остановиться у реки, грея измученное сердце последним теплом осеннего солнца и добротой милых оленьих морд, было опасно — и все же Джон не смог отказать себе в этом. Внутренний голос твердил, что черноногие уже в пути, что он теряет драгоценное время, что скоро будет слишком поздно. И его ждет адский огонь.

Поев «яблок», Джон вернулся к реке, осмотрел лодку, убедился, что течь не усилилась. Вспомнил другую лодку, подарок Льюиса. Она была настоящей бездонной бочкой. У нее был кованый железный каркас, который мастерили несколько недель, и все равно она текла в каждом шве. В тот самый день, когда она затонула, случилось дурное предзнаменование — разом сломались тринадцать топорищ. Новые, сделанные из дикой вишни, оказались гораздо хуже. Помнится, ребята целый день оглядывались через плечо, ожидая чего-то ужасного.

Стряхнув воспоминания, Кольтер снова пустился в плавание, на глазок определив высоту солнца на юге. По берегам раскинулись широкие поляны, на которых пестрели пышные желто-лиловые купы колючих диких груш. С берегов вниз клонились подсолнухи, Кольтер отметил обилие диких огурцов, камыша, конского щавеля. Здесь, в низине, земля еще наслаждалась летом, и буйная растительность радовала глаз, заставляя забыть о том, что его жизнь в опасности.

«По крайней мере от голода я не умру», — подумал Кольтер. Сосны уступили место тополям, тополя — ольхе. Предгорье мягко переходило в сочные влажные луга — преддверие великих равнин, лежащих на юге. Гребя веслом, он видел в воде ондатр и выдр. Тут и там попадались печальные остовы доверчивых оленей, антилоп и бизонов, которые были сбиты с ног бушующим потоком и не сумели выбраться на крутой берег. А однажды он заметил медведя гризли, выглядывающего из кроваво-красных ободранных ребер утонувшего лося. Белая медвежья морда была вымазана кровью. Зверь поднял лапу, охваченный скорее любопытством, нежели страхом. Кольтер поднял в ответ весло, словно приветствуя хорошего товарища, и скрылся за поворотом.

Тремя годами раньше, когда Льюис имел неосторожность подстрелить одного из этих невозмутимых животных, гризли бросился за ним в воду, хлопая лапами и делая вид, что играет. Льюис выпустил в него одну за другой девять мушкетных пуль. Медведь раскинул лапы и закружился в воде, словно небольшой водоворот. Казалось, пули не причинили ему вреда, будто он был неуязвим для них. В дело вступили все охотники и поливали танцующего медведя свинцом до тех пор, пока он наконец, почувствовав боль, не бросился на Льюиса, который тщетно пытался спрятаться в воде. Над ее поверхностью торчал нос Льюиса да кисти руки с побелевшими суставами, сжимающие ружье. Медведь неумолимо приближался, не обращая внимания на град пуль. Казалось, ничто не сможет остановить его.

В конце концов огромный зверь, получив достаточно свинцовых шариков из тридцати ружей, скрылся под водой, издав леденящий душу крик, напомнивший всем плач умирающего ребенка.

Кольтер с содроганием вспоминал этот эпизод своей жизни, разбивая лагерь на крошечном островке, поросшем чахлыми березками. Середина островка была выжжена молнией. А может, это сделали индейцы. Как бы то ни было, центр острова представлял собой пепелище, причем совсем свежее.

Только ствол старого кривого дуба уцелел в пожарище. Кольтер подошел к нему и обнаружил круг из почерневших камней, тщательно выложенный у его подножия.

И отпрянул, поняв, что это священный дуб. С длинных ветвей, покачиваясь на ветру, на шнурках свисали кожаные щиты. В центре каменного круга возвышался плоский порфировый валун, не тронутый огнем. Кольтеру, который в своих странствиях не раз встречал нечто подобное, круг напомнил манданское колесо судьбы. Манданы молились священным камням в центре круга. Они приносили им разнообразную пищу, окуривали дымом. Совершив подношение, люди, желавшие узнать будущее, ложились возле них, курили священные травы и ожидали знака.

Став на колени в золу перед древним дубом, Кольтер поклонился лиловому камню в центре, который имел не менее десяти футов в поперечнике. Казалось, он слегка дрожал в неверном вечернем свете.

Нет, нужно что-нибудь поднести ему… Джон вернулся к лодке и достал небольшой кусок копченого мяса, который берег на ужин.