— …еще проще.

— В ту же минуту еще двое подкрались и схватили ружья Дрюера и мое…

— …и это было несложно.

— Джей Филдс повернулся и увидел индейцев, убегающих с ружьями. Он разбудил брата и оба бросились вдогонку за ними. И вскоре догнали…

— …индейцы не слишком торопились.

— Р. Филдс, отняв свое ружье, ударил обидчика ножом в грудь. Тот пробежал еще несколько шагов и упал замертво. После того как мы вернули ружья, они пытались увести наших лошадей и…

— …забрать своего мертвого товарища…

— Уверяю тебя, мы убили еще нескольких, когда они пытались украсть лошадей.

— …забрать одного мертвого индейца…

— Мы оставили его там, где он упал, с медалью на шее. Мы забрали четырех индейских пони в качестве компенсации за нападение; я сам выстрелил одному индейцу в живот и, после того как тот уполз в скалы, сжег на костре четыре щита, два лука с колчанами, а также много других вещей. Естественно, я вернул флаг.

— Естественно.

— Следующий день мы решили посвятить отдыху, и ты, Кольтер, подстрелил самку бизона. Мы поели немного мяса, которое оказалось превосходным. Перед нами простиралась долина, ровная, как поле кегельбана, лишь кое-где виднелись кактусы. Ночью, под тяжелыми грозовыми тучами мы отправились дальше. Вокруг бродили несметные стада бизонов. Залитые лунным светом, они казались порождениями сна. Думаю, мы в свою очередь должны были казаться этим великолепным мохнатым животным жалкими оборванными призраками. Моя маленькая индейская лошадка бежала очень резво, гораздо лучше, чем моя собственная, и грех было жаловаться на кражу.

— Грех… — эхом откликнулся Кольтер.

Вдруг лицо и фигура Мериуэзера Льюиса в залитой лунным светом кожаной куртке растаяли, и Кольтер понял, что снова остался один. День вновь превратился в ночь. Звездочки-ребятишки опять, приплясывая, высыпали на небе. Он смотрел на них, кутаясь в траву, как в одеяло. Звездочки-ребятишки напевали какие-то свои песенки.

— Вы дадите мне еще немного пожить? — спросил их Кольтер.

— Грех… — донеслись до него слова песенки, — грех…

— Пляшите, пляшите, — вздохнул Кольтер, — мне наплевать, жив я или мертв.

Он не мог припомнить, когда ел последний раз. Несколько горьковатых клубней, немного коры черемухи, старые засохшие сморчки, горсточка семян, змеиные яйца… пил он во время ливней, лежа на спине и открыв рот.

Какая разница? Еда и питье существуют для тех, кто хочет жить. Он же был изношенной вещью, преодолевшей сотни миль, существом, которое лишь ползает и не может ходить.

Когда в холодной траве возле самого носа раздалось ворчание, он вежливо спросил, кто идет. Это оказался барсук, совершавший свой вечерний моцион.

Барсук предпочел не ответить. Он даже не зарычал, почуяв в этом человеке нечто, не поддающееся его пониманию, и пошел дальше по своим делам, отвернув нос, выслеживая добычу.

Ночи становились все холоднее. Настолько холоднее, что звездочки-детишки дрожали в небе.

Где-то на границе леса и долины старик и мальчик, сидя на освещенном луной пригорке, закутанные в одеяло и неподвижные, думали об одном и том же человеке. О человеке, которого они когда-то звали Сихидой. Больше они его так не звали. Он потерял это имя и вошел в мир непостижимых вещей.

— Когда-то, — говорил старик мальчику, — был человек, чье тело нашли в болоте. Человек давно был мертв, но по лицу его можно было определить, кем он был, когда жил. Человек был великим воином, на много ладоней выше самого высокого воина нашего племени. И кожа его была странного цвета: не слишком темная, не слишком светлая.

— Он долго лежал в болоте? — спросил мальчик.

— Очень долго, — ответил старик, — дольше, чем может припомнить самый старый рассказчик нашего племени.

— И остался человеком?

— Он выглядел совсем как человек.

— Может, он был одним из Первых Людей?

— Мы так и подумали, — ответил старик. — Но потом, некоторое время спустя, один из мудрейших сказал, что этого не может быть. Потому что, если бы он был человеком из Первого Мира, то, когда мы смотрели на него, произошло бы чудо.

— И что вы сделали, дедушка?

— Мы похоронили его, как положено. А потом забыли о нем. Насколько я знаю, с тех пор о нем не вспоминали.

— Зачем тогда ты рассказал мне о нем?

— Потому что вскоре мы забудем и о Сихиде. Забудем о белом человеке, который бежал быстрее лучших бегунов нашего племени. Мы забудем его.

— Я понял, дедушка.

— Льюис? — позвал Кольтер, выныривая из сна.

Был предрассветный час, когда ночь и день перепутываются, когда свет и тьма сливаются и воздух наполнен тайной, и туман колышется над травой, словно призраки древних кроликов.

— Льюис? — опять позвал Кольтер, садясь в траве. Тень не произнесла ни слова, лишь положила к его ногам сладко дымящийся пучок шалфея, перевязанную на индейский манер красным кожаным ремешком.

Он узнал мальчика по мягкой покатости плеч. От него веяло чем-то очень знакомым, возвращая его к переходу через великие горы, к чему-то связанному с Шарбонно и его женщиной из Змей. Как ее звали?

Сакагагвеа. В ней, как и в этом мальчике, была какая-то порывистость, чистая и надежная, словно ключ, бьющий из скалы. Ни один белый человек, из тех, кого он встречал, не умел так двигаться, за исключением, быть может, французов-плотогонов, людей, которые стали почти индейцами. Случилось так, что он увидел Сакагагвеа еще раз в то утро, когда она собиралась родить. Согласно поверьям Змей, ее племени, она должна была съесть кусочек хвоста гремучей змеи. Ее соплеменники, змеи, верили, что это обеспечит легкие роды.

Джон вернулся обратно в свое травяное царство. Подул предрассветный ветер, принеся с собой колючий дождик. Кольтер начал дрожать. Над головой плыла темная туча. Он закутался в собранную траву. Мальчик сделал то же самое.

— Что-то я забыл твое имя, парень, — проворчал Кольтер. Мальчик описал в воздухе два кольца большим и указательным пальцами и прижал их к глазам.

Кольтер пожал плечами. Подросток завел руки назад.

— Мальчик-Хвост-Колечками, — сказал Джон. Паренек улыбнулся и что-то сказал на своем языке.

Теперь улыбнулся Кольтер: на языке кроу это означало Брат Енота.

В руках у мальчика был обломок камня, который он с восхищением разглядывал.

— Это я вырезал, — сообщил ему Кольтер. — Это мой знак. Я никогда не учился читать и писать, но могу делать отличные знаки. Мой тотем, — Кольтер хихикнул, постучав по камню ногтем.

Мальчик хихикнул в ответ; его длинные прямые волосы закрывали лицо. Он отдал камень Кольтеру.

— Да нет, возьми себе, — отказался Кольтер. — Он принадлежит вашему племени. Отдай его человеку, который хочет съесть мою печень. Скажи, что я выжег еще один на дереве возле чертовой ямы; и еще один на большой поляне у подножия Титских гор. Есть и еще, но…

Лицо мальчика медленно разгоралось в свете восходящего солнца; туман от травы поднимался все выше. Поверх глаз юного индейца Кольтер увидел другое лицо; это был белый юноша примерно тех же лет. Рядом с ним стояла трактирная служанка и царапала цифры на грифельной доске. Кольтер не мог прочесть их, но вынул перочинный нож и вырезал на доске свой знак. Девушка мрачно посмотрела на него, требуя, чтобы он заплатил. Юноша напротив протянул монету. Усталость всей жизни подкатила к горлу Кольтера. Он понял, что его сейчас вырвет.

Лицо юноши придвинулось вплотную. Это было лицо человека, который смотрит на мир глазами молодого трактирного гуляки, только что оставившего ферму. Но было в нем что-то своенравное, эти маленькие глазки, медвежий взгляд, неуклюжая грация, хитрость.

Жадно хватая ртом воздух, Кольтер оттолкнул от себя стол, металлический привкус во рту становился невыносимым.

Кто был этот человек, который притворялся, что знает его, Кольтера, лучше его самого?

Тошнота прокатилась волной и исчезла. Он еще раз посмотрел парню в глаза. Здоровенный, счастливый, только вчера с фермы: от него исходило животное тепло, нечто такое, на что липнут мухи.