— Да, — кивнул я.

— Получается, что мы все мыслили почти одинаково, — удовлетворенно произнес Док.

Тут мы повернулись к Винсу, потому что он единственный из нас не имел никакого отношения к христианству: он родился и воспитывался на Цейлоне и был буддистом.

— А что почувствовал ты? — спросил у него Док.

— Это было Божество, — ответил Винс, — которое, я думаю, похоже на ангела. У меня возникло ощущение, что с каждым шагом вверх я получаю столь плохую карму, что ее хватило бы до конца моей жизни. Только я перестал верить в такие штуки, еще когда был ребенком. Я хочу идти дальше. Даже если мои ощущения верны, я все равно хочу увидеть вершину этой горы.

— И я тоже, — сказал Док.

— Получается, что решение принято единогласно, — подвел я итог.

— Ладно, пусть каждый лелеет своего персонального ангела, — усмехнулся Стэн. — А сейчас пошли спать.

— Хорошая мысль.

— Только давайте ляжем подальше друг от друга, — предложил Док. — По крайней мере, если что-нибудь упадет сверху, нас не накроет всех сразу.

Мы устроились, как предлагал Док, и проспали спокойно до самого утра; больше нас никто — или ничто — не потревожило.

Наш путь продолжал вести вправо, пока мы не поднялись на высоту сто сорок четыре тысячи футов и не оказались на южном склоне. Далее мы стали отклоняться влево и на уровне ста пятидесяти тысяч футов снова вышли на западный склон.

А потом, во время дьявольски сложного и коварного подъема по гладкой вертикальной скале, заканчивающейся нависающим козырьком, снова появилась птица.

Не иди мы в общей связке, Стэн бы, наверное, погиб. Собственно, мы все чуть не погибли.

Стэн был ведущим в связке, когда ее огненные крылья появились на фоне фиолетового неба. Птица камнем упала из-за козырька, как будто кто-то пустил огненную стрелу прямо в Стэна. Мгновение — и она растаяла футах в двенадцати от него. Стэн упал и чуть не утащил нас всех за собой.

Мы напрягли мышцы и смягчили, как могли, его падение.

Он сильно ушибся, но обошлось без переломов. Мы взобрались на козырек, но дальше в тот день решили не подниматься.

Камни падали на нас, но мы нашли другой козырек и укрылись под ним.

Птица больше не возвращалась, но зато появились змеи.

Большие танцующие алые пресмыкающиеся обвивались кольцами вокруг камней и стремительно надвигались на нас через зазубренные ледяные глыбы. Искры летели от их длинных изгибающихся тел. Они свивались в кольца и, вытягиваясь почти во всю длину, плевали в нас огнем. Казалось, они хотели выгнать из-под козырька всю группу, чтобы на нас можно было обрушить град камней.

Док осторожно придвинулся к ближайшей змее и направил на нее поле отражателя — змея исчезла, Он внимательно изучил место, где она только что извивалась, и быстро вернулся к нам.

— Лед остался нетронутым, — сказал он.

— Что? — спросил я.

— Ни кусочка льда не растаяло.

— Вывод?

— Иллюзия, — предположил Винс и бросил камнем в другую змею. Камень пролетел сквозь нее.

— Но ты видел, что случилось с моим ледорубом, — напомнил я, — когда я ударил им эту птицу. Видимо, она обладала электрическим зарядом.

— Может быть, тот, кто посылает все эти штуки, решил, что только зря тратит энергию, — ответил Док, — раз им все равно до нас не добраться.

Мы сидели и смотрели на пляску змей и падающие камни, пока Стэн не извлек колоду карт и не предложил более интересную игру.

Змеи остались на ночь и сопровождали нас весь следующий день. Камни продолжали периодически падать, но было похоже, что запасы у нашего противника подходят к концу. Снова появилась птица и стала кружить над нами. Четырежды она пыталась атаковать, но мы не обращали на нее внимания, и она в конце концов улетела домой на свой насест.

Мы одолели три тысячи футов и могли бы сделать больше, но решили остановиться на удобном выступе с уютной пещерой, где все могли разместиться на ночь. Казалось, наш противник исчерпал свои возможности. Во всяком случае, видимые.

Однако у нас появилось предчувствие, что буря неминуема. Напряжение росло и росло, а мы сидели и ждали, когда случится то, что должно было случиться.

Но произошло худшее: все было спокойно.

Наше напряженное ожидание так и не оправдалось. Я думаю, если бы невидимый оркестр начал играть Вагнера… Или если бы небеса раздвинулись, как занавес, и появился киноэкран, и по буквам, написанным там наоборот, мы бы поняли, что находимся по другую сторону от него… Или если бы мы увидели летящего высоко дракона, пожирающего метеоспутники…

А так нас не оставляло предчувствие, что над нами нависла какая-то угроза, и я мучился бессонницей.

Ночью она появилась снова. Девушка с башенки.

Она стояла у входа в пещеру и, когда я приблизился, отступила. Я встал на место, где только что была она.

Девушка сказала:

— Привет, Седой.

— Нет, на этот раз я не собираюсь гоняться за тобой, — предупредил я.

— А я и не приглашаю.

— Что девушка вроде тебя может делать в подобном месте?

— Наблюдать, — сказала она.

— Я же сказал тебе, что не упаду.

— Твой друг — он чуть не свалился вниз.

— Чуть не считается.

— Ты их лидер, не правда ли?

— Правда.

— Если ты погибнешь, остальные повернут назад.

— Нет, — ответил я. — Они пойдут дальше без меня. Тут я нажал кнопку своей камеры.

— Что ты сейчас сделал? — спросила она.

— Сфотографировал тебя, чтобы узнать, существуешь ли ты на самом деле.

— Зачем?

— Я буду смотреть на твою фотографию, когда ты уйдешь. Я люблю смотреть на красивые вещи.

Она, казалось, что-то произнесла.

— Что?

— Ничего.

— Почему ты не хочешь говорить?

— …умрет, — сказала она.

— Пожалуйста, погромче.

— Она умирает.

— Почему? Как?

— …на горе.

— Я не понимаю.

— …тоже.

— Что случилось?

Я сделал шаг вперед, и она отступила на один шаг.

— Ты пойдешь за мной? — спросила она.

— Нет.

— Возвращайся. — Ей нельзя было отказать в настойчивости.

— А что на другой стороне пластинки? — Ты будешь продолжать подъем?

— Да.

— Хорошо! — неожиданно кивнула она. — Я… — И она снова замолчала. — Возвращайся, — наконец равнодушно произнесла она.

— Извини.

И она исчезла.

Наш путь снова стал медленно заворачивать влево. Мы ползли, распластавшись по стене, забивая костыли в скалу. Огненные змеи шипели неподалеку. Теперь они постоянно сопровождали группу. В критические моменты появлялась птица, чтобы заставить кого-нибудь сделать неверное движение. Разъяренный бык стоял на карнизе и ревел на нас. Призрачные лучники пускали огненные стрелы, которые всегда рассыпались искрами перед тем, как ударить в цель. Сверкающие вихри налетали и исчезали среди камней. Мы снова поднимались по северному склону и продолжали смещаться на запад, когда достигли отметки ста шестидесяти тысяч футов. Небо было глубоким и голубым, и теперь на нем всегда горели звезды. «Почему гора так ненавидит нас? — думал я. — Что в нашем поведении разозлило ее?» В который раз я смотрел на фотографию девушки и думал, что же она такое на самом деле. Являлась ли она порождением моего мозга, которому гений горы придал форму девушки, чтобы соблазнять нас, подталкивать, вести, звать, как сирена, к месту нашего последнего падения? Падать было далеко…

Я стал думать о своей жизни. Почему человек начинает ходить в горы? Может быть, его влечет высота, потому что он боится оставаться внизу? Неужели он так плохо чувствует себя в обществе людей, что хочет непременно оказаться над ними? Путь вверх труден и долог, но если он будет успешным, то впереди тебя ждет какая-то награда. А если ты сорвешься, то наградой будет слава. Закончить свое существование, упав с колоссальной высоты вниз, разбиться вдребезги — вот подходящая кульминация для проигравшего… и она тоже потрясет и горы, и умы, заставит многих задуматься, потому что в каждом поражении можно обрести победу. Таким холодом веет от подобного финала, что жизнь замирает навсегда, превращаясь в памятник вечному стремлению к цели, на чьем пути всегда встает вселенское зло, о существовании которого мы все догадываемся. Кандидат в святые герои, у которого отсутствуют какие-либо необходимые добродетели, все равно может сойти за мученика, так как единственное, что в конце концов остается в памяти людей, — это факт его гибели. Я знал, что должен подняться на пик Касла — так же, как поднимался на все предыдущие вершины, — и знал, какую цену мне придется заплатить: я потерял дом и семью. Но недоступная гора тянулась к небесам, и мой ледоруб сам рвался мне в руки. Я знал, что, когда он ляжет отдохнуть на вершине Касла, целый мир внизу перестанет для меня существовать. Но что такое мир в сравнении с мгновеньем победы? И если красота, правда и добро — единое целое, то почему между ними всегда неразрешимые конфликты?