До поры до времени все шло прекрасно, и Стассен-Заколю мог только радоваться своей удаче. Но к сожалению, красное сафьяновое сердце, нашитое на белый кожаный нагрудник, которое великолепный фехтмейстер подставлял под удары во время уроков, оказалось у него не единственным… Оказалось, что под сафьяновым бьется еще одно, и не только бьется, но и тоже жаждет побед в том самом городке В., где его хозяин нашел для себя в конце жизни благословенную гавань. Думается, сердце солдата всегда порох. А когда время подсушит порох, то он только легче вспыхивает. Женщины в В. прехорошенькие, так что искры так и сыпались в подсушенный порох немолодого фехтмейстера. И его история завершилась так же, как истории большинства старых солдат. Исходив из конца в конец всю Европу, подержав за талию и подбородок всех девиц, которых дьявол подсунул ему по пути, бывший солдат бывшей империи отколол свою последнюю штуку: в возрасте пятидесяти лет женился на молоденькой белошвейке, причем со всеми формальностями, требуемыми мэрией, и со всеми благословениями, даруемыми Церковью. А гризеточка, как у них водится, — уж я-то гризеток из города В. знаю, успел изучить, принимая роды, — ровно через девять месяцев, день в день, подарила ему младенца женского пола. Вот его-то в облике небожительницы, что прошла мимо нас, обдав ветром трена и даже не взглянув, словно мы — пустое место, мы только что видели!

— Неужели герцогиня де Савиньи?! — воскликнул я.

— Вот именно, герцогиня де Савиньи. Так что не советую вам смотреть в корень, не стоит интересоваться происхождением женщины точно так же, как нации. И вообще, пустое занятие — заглядывать в колыбель. Помнится, в Стокгольме я видел колыбель Карла XII — этакое грубого красного цвета корытце для лошадей, скособочившееся на своих четырех колышках. И вот из этого корытца вылетела гроза Европы?! Что такое колыбель, как не большой ночной горшок, где без конца меняют подтирки? В них находят поэзию — если только находят, — когда младенцы из них вырастают.

В подтверждение своей мысли доктор шлепнул себя по ляжке замшевой перчаткой, которую держал за средний палец; шлепок получился настолько звонким, что для тех, кто понимает музыку шлепков, стало совершенно очевидно: тот, кто его произвел, еще ох как крепок!

Он молча подождал. Я не стал оспаривать его философские умозаключения. Видя, что я молчу, доктор продолжил рассказ:

— Обычно старые солдаты любят всех детей, даже чужих, так что неудивительно, что Заколю был без ума от своего собственного. Когда мужчина становится отцом в пожилом возрасте, он любит ребенка больше, чем любил бы в молодости: тщеславие, которое работает как увеличительное стекло, увеличивает и отцовские чувства. Все старые грибы, каких я только видал в своей жизни, заведя на склоне лет ребеночка, обожали своего отпрыска и до смешного им гордились. Они будто дожили до своего звездного часа, и их распирало от ощущения вернувшейся молодости, посланного им ехидной природой в насмешку. Большая радость и еще более дикая гордость бывает, насколько мне известно, только тогда, когда у старичка родится сразу двойня. Заколю не дали возможности гордиться двойней, но, по правде сказать, из его девочки запросто можно было бы выкроить двух. Вы видели его дочку и можете судить, сдержала ли она обещание, данное во младенчестве, а в младенчестве все считали ее чудо-ребенком, восхищаясь красотой и здоровьем.

Первое, о чем позаботился старый фехтмейстер для своей драгоценной крошки, был крестный; он выбрал его среди тех дворян, что постоянно приезжали к нему в зал фехтовать, звали его граф д’Авис и был он старейшиной местных задир и дуэлянтов, а в Лондоне во время эмиграции жил на те гинеи, что брал за уроки фехтования. Граф д’Авис де Сортовиль-ан-Бомон, до революции кавалер ордена Святого Людовика и драгунский капитан, и теперь еще — а было ему за семьдесят — оглоушивал молодых людей особым ударом, который на жаргоне фехтовальщиков именовался «королевский венец». Он любил пошутить и в своих шутках не останавливался перед жестокостью. Например, держал конец рапиры над огнем свечи и, закалив его таким образом, лишал гибкости, такую рапиру он нагло называл «урок каналье» и ломал вам грудную кость или ребро, нанеся удар. К Заколю он относился с уважением и обращался к нему на «ты». «Дочь такого мастера, как ты, — заявил он, — должна зваться именем клинка какого-нибудь отважного героя. Почему бы не назвать ее, например, Отеклер, как звался меч Оливье, любимого друга Роланда?» Так девочку и назвали. Городской кюре немного покривился, услышав необычное имя, никогда еще не произносимое у купели его церкви, но возражать не стал. Во-первых, крестным был граф д’Авис, а сколько бы ни поступало наветов от либералов, связь духовенства и дворянства нерасторжима, а во-вторых, в церковном календаре существует святая Клер, таким образом, имя меча Оливье перешло к девочке, ничуть не возмутив спокойствия городка. Но как говорится, имя — уже судьба.

Фехтмейстер любил свое искусство почти так же страстно, как дочь, и решил передать его дочери в качестве приданого. Тощее приданое! Скудное пропитание! Бедный учитель фехтования не мог предвидеть нравов нашего времени! Он стал учить ее. Как только девочка встала на ножки, он принялся за упражнения. Она оказалась настоящим кремешком, эта малышка, а связки и суставы у нее были из стали. Отец сумел так развить ее, что в десять лет она казалась пятнадцатилетней и великолепно сражалась не только со своим отцом, но и с лучшими фехтовальщиками города. Повсюду только и говорили что о малышке Отеклер Стассен, которой со временем предстояло стать мадемуазель Отеклер Стассен. Само собой разумеется, юные барышни, принадлежавшие обществу, куда дочка Стассена по прозвищу Заколю попасть ни в коем случае не могла, как бы ни дружил фехтмейстер с их отцами, испытывали к этой девице необъяснимый, а точнее, легко объяснимый интерес, смешанный вдобавок с завистью и досадой. И отцы, и братья часто рассказывали при них с изумлением и восхищением о необыкновенном умении девочки фехтовать, нахваливая при этом ее столь же необыкновенную красоту, поэтому барышням и хотелось посмотреть вблизи на новоявленного Георгия Победоносца в юбке. Но видели они это чудо только издалека.

Я уже приехал тогда в В. и не раз становился свидетелем их жаркого любопытства. Вот как это происходило. Заколю во времена империи служил в гусарском полку, фехтовальный зал приносил ему немалые деньги, и он позволил себе купить лошадь, чтобы обучать свою дочь верховой езде. Сам он объезжал молодых лошадок для завсегдатаев своего зала, поэтому отца с дочерью можно было частенько видеть во время прогулок верхом по дорогам, что разбегались в разные стороны от города, Я и сам не раз их встречал, возвращаясь после посещения какого-нибудь больного, мои встречи и позволили мне понять, какое неистовое любопытство возбуждает крупная, рано развившаяся девочка у местных барышень. По дороге я встречал не только Заколю с дочерью, но и кареты местных господ дворян, которые ехали с дочерьми наносить визиты соседям в замки поблизости. Вы не можете себе представить, с какой жадностью и, я бы даже сказал, неосторожностью высовывались девушки из окон карет, стоило вдалеке показаться мадемуазель Отеклер Стассен, скачущей галопом или тряской рысью стремя в стремя со своим отцом. Но усилия оказывались напрасными. На другой день поутру, навещая больных маменек, я обычно выслушивал от дочек разочарованные сетования: мол, увидеть удалось только прямой стан, будто созданный для амазонки, — а как носила амазонку Отеклер, вы можете себе представить, раз только что ее видели! — а вот лица под плотной темно-синей вуалью они так и не разглядели.

Мадемуазель Отеклер Стассен зналась только с мужчинами города В. Весь день она проводила в зале для фехтования с рапирой в руках и в сетчатой маске на лице, которую, надо сказать, снимала очень редко. Отец ее стал прихварывать, и она часто давала уроки вместо него. На улицу она выходила тоже не часто, а где еще, кроме улицы, могли ее видеть добропорядочные дамы? Ну, разве что в церкви по воскресеньям, но и к обедне мадемуазель Стассен ходила в вуали из таких плотных черных кружев, что и металлическая сетка фехтовальной маски вряд ли была плотнее. Уж не для того ли она себя прятала, а точнее, выставляла напоказ, чтобы вернее раздразнить разгоряченное воображение? Может, и так, кто знает? Кто подтвердит? Кто опровергнет? Девушка, которая меняла одну маску на другую, металлическую на кружевную, должна была отличаться необыкновенной скрытностью, и дальнейшая история тому свидетельством.