Но таинственнее других светится для меня окно (вы скоро поймете, почему), которое я увидал на улице городка ***, где мы той самой ночью проезжали вместе с виконтом. Подумать только, как точна моя память! Оно светилось через три дома от гостиницы, где остановился наш дилижанс, и я смотрел на него куда дольше, чем смотрел бы, если бы мы просто меняли лошадей. Однако случилась беда, у нашей кареты сломалось колесо, и пришлось спешно разыскивать, а потом и будить каретника. Разыскать его в сладко спящем провинциальном городке, растолкать и еще упросить починить колесо у единственного на линии дилижанса, согласитесь, дело нелегкое и уж никак не минутное, тем более если каретник спал у себя в кровати так же самозабвенно, как пассажиры в карете. Из своего купе я слышал через перегородку храп. И какой! Храпели пассажиры внизу. А из верхних ни один не спустился вниз, хотя известно, что пассажиры империала спускаются вниз на каждой остановке, чтобы похвастать, с какой ловкостью заберутся обратно. Что поделать! Франция — страна бахвалов, не обходятся без них и империалы… С другой стороны, и спускаться было незачем. Гостиница, возле которой мы стояли, была на запоре. Не поужинаешь. Правду сказать, ужинали мы на предыдущей стоянке. Гостиница стояла темная, мрачная, не подавая ни единого признака жизни. И не единый звук не нарушал тишины. Впрочем, нет, монотонное шарканье метлы — кто-то, слуга или служанка, в темноте не разобрать, подметал просторный гостиничный двор с распахнутыми настежь воротами. Метла шаркала по булыжнику так лениво, словно никак не могла проснуться, а вернее, страшно хотела заснуть. Темной стояла не только гостиница, но и все остальные дома на улице, и только одно окно… оно никогда не изгладится у меня из памяти, я никогда не смогу позабыть его… Нет, оно не горело, не светилось, свет с трудом пробивался сквозь плотную красную штору, и окно на высоком втором этаже таинственно рдело.

— Странно! — задумчиво произнес виконт де Брассар, словно бы говоря сам с собой. — Можно подумать, и штора все та же…

Я живо повернулся к нему, будто мог в темноте разглядеть его лицо. Нет, не мог, погас даже фонарь на козлах, который обычно освещает спины лошадей и дорогу… А я-то полагал, что виконт спит, но и он, оказывается, не спал и, точно так же, как я, был взволнован таинственно рдеющим в темноте окном, однако в отличие от меня знал, почему оно ночью светится!

Слова виконта самые обычные, но он произнес их таким необычным тоном, какого я никогда не слышал от светского льва виконта де Брассара, и мне захотелось посмотреть на выражение его лица, так как, признаться, я был очень удивлен. Я зажег спичку, словно бы собираясь закурить сигару. Голубоватая вспышка пламени рассеяла тьму.

Виконт был бледен — нет, не как мертвец… как смерть.

Почему он побледнел? Таинственное окно, неожиданное замечание, бледность человека, обычно никогда не бледневшего (виконт, по природе сангвиник, от возбуждения обычно багровел чуть ли не до макушки), невольная дрожь — я ее почувствовал, притиснутый из-за тесноты кареты к его могучему плечу, — все навело меня на мысль о какой-то тайне. Охотник до всевозможных историй, я захотел узнать и эту, но за дело нужно было браться с умом.

— Значит, и вы смотрите на это окно, капитан? Оно вам, кажется, даже знакомо? — проронил я самым небрежным тоном, словно бы и не ожидая ответа, что было всего-навсего лицемерной уловкой любопытства.

— Черт побери! Еще бы мне его не знать! — отозвался виконт уже самым обыкновенным тоном, привычно выделяя каждое слово своим красивым звучным басом.

Великолепный, самый великолепный и величественный из всех на свете денди вновь обрел спокойствие. Как известно, денди презирают эмоции, считая их врагами человеческого достоинства; Гёте, превыше всего ценивший в людях умение удивляться, кажется им в лучшем случае недоумком.

— Я редко возвращаюсь в эти места, — спокойно продолжал де Брассар. — Можно даже сказать, я их избегаю. В жизни есть незабываемые моменты. Их мало, но они есть. У меня, к примеру, их было три: первый мундир, первый бой и первая женщина. Это окно я тоже не могу забыть, оно — четвертое.

Де Брассар замолчал и снова поднял стекло, которое недавно опустил. Может быть, для того, чтобы получше разглядеть окно, о котором только что говорил?.. Кучер отправился за каретником и до сих пор не вернулся. Свежих лошадей тоже пока не привели. А те, что нас привезли, стояли нераспряженные, полумертвые от усталости, с низко опущенными головами, они даже не били копытом, требуя снять упряжь и отвести их наконец в конюшню. Молчаливый дилижанс напоминал карету, внезапно остановленную на перепутье дорог чарами колдуньи из сказки о Спящей красавице.

— Для человека с фантазией, — продолжал я, — у этого окна особое выражение.

— Не знаю, что оно выражает для вас, — подхватил виконт, — но прекрасно знаю, о чем оно говорит мне. Это окно комнаты, где я жил, впервые попав в гарнизон. Жил я там… черт побери!.. ровно тридцать пять лет назад, и по ту сторону шторы… Она, похоже, ничуть не изменилась за столько лет и даже освещена точно так же, как была, когда…

Он смолк, не поддавшись нахлынувшим воспоминаниям, но я постарался помочь их рою вылететь наружу.

— Когда вы, юный младший лейтенант, ночи напролет сидели за изучением тактики, не так ли, господин капитан?

— Вы мне льстите, — отозвался он, — в те времена я и вправду был младшим лейтенантом, но если не спал ночами, то не из-за тактики. И лампа у меня горела не для того, чтобы изучать маршала Саксонского[25].

— А для того, чтобы следовать его примеру? — мгновенно осведомился я, словно бы отбив волан ракеткой.

Мой собеседник тут же послал волан обратно.

— Нет, тогда я еще не подражал маршалу Саксонскому в том смысле, в каком вы имеете в виду, — сказал он, — ночные эскапады наступят несколько позже. А тогда я страшно гордился мундиром младшего лейтенанта и был страшно неуклюж и стеснителен с женщинами, хотя они никогда не верили в мою застенчивость, вероятно из-за моей чертовой осанки… Впрочем, я никогда не извлекал выгод из своей робости. В те времена мне было семнадцать, и я только закончил Военное училище. Мы кончали его тогда, когда вы в него поступаете. Если бы Наполеон, пожиратель человеческих жизней, протянул еще несколько лет, у него были бы двенадцатилетние солдаты, как у азиатских султанов бывают девятилетние одалиски.

«Если он примется рассуждать об императоре и одалисках, мне ничего не узнать об окне», — подумал я и подхватил нужную мне ниточку разговора:

— Однако держу пари, виконт, светящееся красным окно запомнилось вам потому, что по ту сторону штор вам видится женщина!

— Считайте, пари вы выиграли, — сдержанно отозвался де Брассар.

— Да и как могло быть иначе, черт побери? — продолжал я. — Человек вашего склада мог запомнить таинственно рдеющее окно в провинциальном городишке, только если долго осаждал или, наоборот, взял приступом красавицу.

— Нет, с военной точки зрения осады не было, — все с той же сдержанностью и серьезностью ответил капитан, но я-то знал, что его серьезность чаще всего была особой манерой шутить, — скоропалительная капитуляция исключает возможность осады. И повторяю вам, в те времена я еще не мог ни штурмом, ни без штурма взять женщину… Захвачена была не женщина, захвачен был я!

Я сочувственно склонил голову, не знаю, заметил ли в такой темноте мое сочувствие виконт.

— Берген-оп-Зом[26] был взят, — произнес я.

— У семнадцатилетних лейтенантов не найдешь выдержки и устойчивости Берген-оп-Зома, — отвечал он.

— Значит, новая жена Потифара[27], — шутливо начал я.

— Она была девушкой, — с комичным простодушием уточнил капитан.

— Что не меняло дела, виконт, — подхватил я, — но на этот раз Иосиф был военным и не сбежал.