Дефо не бывал в России, но, как сообщает услужливый советский комментатор, «имелись уже обширные английские источники». Ты уже знаешь, какие бывают «источники». Не обманулся я и на этот раз.

Конечно же, Робинзону надо было обязательно очутиться среди опальных вельмож, высланных Петром. Где? Всё в том же Тобольске, как и Юрию Крижаничу, будто других мест в Сибири не было. Ведь «расселил» же Николай I декабристов под Иркутском и Улан-Удэ. Но последнему это сделать было можно — Азия теперь принадлежала ему. А вот как мог Пётр ссылать неугодных персон в Тобольск, если подвластная ему территория охватывала лишь Восточную Европу до Нижнего Новгорода, сам Тобольск являлся столицей совсем другого, включавшего просторы Сибири и Северной Америки, государства — Московской Тартарии? Об этом сообщала Британская Энциклопедия 1771 года издания, а сейчас с этим открытием нас знакомят ФН [65*]. К тому же вряд ли преступникам, даже по согласованию сторон, могла быть предоставлена именно столица чужой страны.

Само повествование очень походит на приёмы Свифта, где описывается Гулливер в Лиллипутии. Крузо смотрит свысока на сибирских (читай: русских) варваров, поклонявшихся во времена Петра деревянным идолам, являвшихся, по мнению английского путешественника, лицем дьявола. Кстати, именно Пётр I развернул гигантскую по масштабам борьбу по уничтожению деревянных скульптур в храмах на всей подвластной ему территории. О цене такой деятельности он не задумывался. А вот знаменитый французский этнограф прошлого века Леви-Стросс писал [101*], что идолопоклонничество в дословном смысле слова означает личное присутствие бога в его изображении. Ещё раз говорю тебе: «Реальность изобретается самими людьми!» А поступками и мыслями движут нередко корыстные интересы, как в данном случае у Даниэля Дефо вместе с его незабвенным героем: помочь романовским узурпаторам держать народ на цепи.

Автор этих записок, безусловно, знакомился со сказанием Епифания Премудрого о Святителе Стефане Пермском, который крестил «варварские» народы Великой Перми, попутно или предварительно сжигая их идолов. Крузо тоже совершил подобный подвиг, а потом вынужден был «уносить ноги». При этом очутился на Каме, в Соликамске. Читаем: «Мы думали найти здесь иной народ и разницу в обычаях, одежде, религии и занятиях, но ошиблись; нам пришлось пройти двести миль по дикой земле… и убедились, что она мало отличается от монголо-татарских областей; население, большей частью языческое (неужели Стефан Пермский лукавил перед своим церковным начальством, может, его тут не было и вовсе, или начальники обманули свою паству? — моя вставка), стояло немногим выше американских дикарей: их дома, их города полны идолов, образ жизни самый варварский; исключение составляют только города и близлежащие селения, жители которых были христианами или мнимыми христианами греческой церкви, но религия их перемешана со столькими суевериями, что в некоторых местах едва отличается от простого шаманства».

Обстоятельства вновь позволили проявить Крузо свои неслыханные героические качества. Вместе со своими 16 спутниками он многократно отражал воинственные наскоки варварского населения, число которого могло доходить до полутысячи, и сумел вернуться на родину.

Смысл появления таких «путешествий» ясен — использовать авторитет Дефо для пропаганды мнимого преимущества человека Запада перед «примитивными» восточными народами. Победа Реформации должна была закрепляться, невзирая на способы доказательств. Кстати, автор, несмотря на осведомлённость в географии и доступность Британской Энциклопедии 1771 года издания, ни словом не обмолвился о том, что Крузо, пробираясь из Китая в Архангельск, находился на территории Московской Тартарии, не зависевшей от власти Петра I и сохранявшей своё присутствие на европейских картах того времени. Как не сообщал об этом и российский учёный немецкого происхождения Паллас [102*], двигавшийся в противоположном направлении (из Европы в Азию), в своём труде, якобы 1772–1773 гг. Лишь при описании Забайкалья и Даурии вскользь упомянута Западная Татария, но это, возможно, «рука» редактора перевода (В книгах Жюля Верна и его современников район за Уральскими горами тогда ещё обозначался Татарией). За этим замечанием нельзя разглядеть государства Московской Тартарии (даже бывшего).

Однако это современное издание едва ли можно считать заурядным. Дело в том, что на внутреннем развороте задней обложки приводится безымянная гравюра очень красивого города. Я предположил, что это Тобольск незадолго до разгрома Пугачёвского восстания. Так и оказалось. Интернет помог подтвердить предположение. Точно такое же изображение города там было поименовано как Тобольск XVIII века. Именно после поражения Московской Тартарии войсками Суворова тот город был практически стёрт с лица земли тогдашними Романовыми. А ведь панорама Тобольска по общей гармонии и количеству соборов была сравнима с таковой Московского Кремля того же времени! Редакторы издания, где размещён и труд Палласа, явно искали заинтересованного читателя, но не хотели обнаружить своих симпатий. А вот в книге, которая претендовала на новое видение проблемы старообрядцев [70*], такой обзорной гравюры не найдёшь. Зато есть одиноко стоящий собор посреди снежного безмолвия…

Скорее всего, дата сочинения Палласа ложно смещена на несколько лет назад, и даже Екатерине Дашковой, директору Российской Академии, не удалось этому воспрепятствовать. Дело в том, что такие научные рейды могли состояться только после разгрома Пугачёва в 1775 году (точнее, после поражения Московской Тартарии в войне с Екатериной II), а их целью, естественно, было ознакомление царского двора с природно-экономическими условиями бывших вражеских территорий. Да, и сама Академия была создана лишь в 1783 г. Работы ФН [65*] теперь хорошо объясняют, почему бумаги по управлению Дашковой двумя академиями, её сочинения, картины, чертежи, письма не могут и не должны быть найдены (их давно уничтожили) — иначе потомкам (точнее, их романовским деспотам) пришлось бы раньше времени признать существование Московской Тартарии и, значит, распространение ложной версии истории во всемирном масштабе. Поэтому вопрос исследователя жизни и деятельности Дашковой [103*] «Где все эти материалы?» давно безнадёжно повис в воздухе и не найдёт своего положительного ответа. По той же причине была тайно уничтожена библиотека Ломоносова, первое издание сочинений которого было предпринято этой выдающейся женщиной, а гигантская работа по написанию истории Российского государства после смерти русского корифея попала под редакторский нож историков немецкого происхождения на службе у романо-германской короны в лице Екатерины II. В результате она мало отличается от их собственных трудов, сравнимых с фантазмами Гофмана.

И вот здесь попутно хочется тебе рассказать о той незавидной роли, которую взялся сыграть писатель Н.В. Гоголь в борьбе русской и немецкой партий на ниве российской жизни. Его принято называть национальным гением, но гением чего? Литературы? Бесспорно. Он истинный патриот своих книжных героев. Но сегодня можно усомниться, русский ли он писатель. Скорее, космополит или западный европеец. По-новому прозвучит сейчас то, что ранее воспринималось как нонсенс или недоразумение в жизни литераторов. В. Вересаев [104] воспроизводит часть письма Гоголя В.О. Балабиной: «Вот мое мнение: кто был в Италии, тот скажи «прости» другим землям. Кто был на небе, тот не захочет на землю». А вот, возможно, и причина таких настроений (М.П. Погодину): «Не житье на Руси людям прекрасным; одни только свиньи там живущи!» Там же приводятся воспоминания славянофила С.Т. Аксакова: «Гоголь послал рукопись «Мертвых душ» в Петербург, кажется, с Белинским, по крайней мере, не сказал нам, с кем. У нас возникло подозрение, что Гоголь имел сношение с Белинским, который приезжал на короткое время в Москву, секретно от нас; потому что в это время мы все уже терпеть не могли Белинского, переехавшего в Петербург для сотрудничества в издании «Отечественных Записок» и обнаружившего гнусную враждебность к Москве, к русскому человеку и ко всему нашему русскому направлению». Вот заметки Л.И. Арнольди: «Он …говорил свысока, каким-то диктаторским тоном, одни общие места, и не выслушивал опровержений, и вообще показался мне самолюбивым, самонадеянным, гордым и даже неумным человеком…Я замечал в Гоголе странную претензию знать все лучше других….Учиться у других он не любил…Он не знал нашего гражданского устройства, нашего судопроизводства, наших чиновнических отношений, даже нашего купеческого быта; вещи самые простые, известные последнему гимназисту, были для него новостью…Кто знал Гоголя коротко, тот не может не верить его признанию, когда он говорит, что большую часть своих пороков и слабостей он передавал своим героям, осмеивал их в своих повестях и таким образом избавлялся от них навсегда».