— Ладно. Давай рацию и вали в третий домик, устраивайся, меня можешь звать просто Палычем, так короче, — лицо начспаса вдруг перекашивает ехиднейшая улыбка, — «заместитель Господа Бога...»

«Двадцать восемь... двадцать девять... тридцать...сваливаю». Тридцать первый шаг делаю вбок и пропускаю мимо себя Соловья и Котэ. Пристраиваюсь сзади. Теперь шестьдесят шагов можно не считать, но считаю по привычке. Тридцать. Прохожу мимо Соловья, теперь он снова дышит мне в затылок. Шестьдесят. Котэ сбоку от тропы, которой дальше нет. Врубаюсь в глубокий рыхлый снег. «Один... два...». Что, часто меняемся? Часто. Зато темп какой! Очень даже хороший темп! Таким темпом вечером будем на перевале. А там и тропежка кончится.

Честно говоря, спешить нам особо некуда, не по тревоге идем. Мы вообще не на службе. Идем на свою гору, для души. Почему бы трем раздолбаям не сходить на Гору в честь международного женского дня? Какой-никакой, а праздник. Тем паче, что из лагеря нас просто выперли. Палыч рассмотрел статистику спасов за последние две недели и заговорил таким тоном, что даже Котэ не вякнул.

— Валили бы ребятки отдохнуть. Сбегайте на какую вершинку, что ли, ножки разомните. Надо же, притащить семь трупов за две недели! Похоронное бюро...!

Вот и идем, разминаем. «Двадцать один... двадцать два...». Это «похоронное бюро» к нам приклеилось давно и намертво. С легкой руки все того же Палыча. Как будто мы виноваты, что таскаем много трупов. Все самые тяжелые случаи — наши, куда ж денешься... Дошло до того, что какая-то молоденькая горнолыжница в лоб спросила Соловья, правда ли, что всех своих женщин мы раньше или позже спускаем с гор в акье. Соловей честно признался, что не всех, некоторых приходится на горбу, акья-то не всегда под рукой бывает. И предложил крошке продолжить обсуждение столь животрепещущей проблемы у него в домике за рюмкой чая. Судя по его утренней физии, статистика девушку испугала не сильно.

«Двадцать девять... тридцать...». Смотрю на часы. Привал. Курим. Парни плюхаются на рюкзаки и заводят интереснейший разговор о последнем выходе. Просто охренеть! По мне, так забыть его поскорее! Почти сутки спускали эту двойку со стены. Втроем! Остальные, видишь ли, не имеют права на спасательные работы на четверке и подключатся только на леднике. А поскольку транспортируемым время непринципиально, то нарушать Правила никто не намерен. Насрать и забыть! И уж сейчас всё это еще раз перетирать я категорически не жажду.

— Не понял, мужики, где девочки?

— Какие девочки? — встает в стойку Котэ.

— А с какого бодуна вы о работе заговорили?

— Кстати, о девочках! — перехватывает инициативу Соловей, — как там эта рыженькая горнопляжница? Ничего?

И ведь знает, паршивец, что я про своих девчонок никогда ничего не рассказываю, а каждый раз в одну дуду. Интересно ему, как я выкручиваться буду. Тоже мне, проблема!

— Так ее у меня Котэ увел.

— Вах! Развэ это увел? — у Котэ от возмущения даже прорезался акцент, — на одын танэц пригласыл, два исторый рассказал, до домыка проводыл, в щечку поцеловал. Ы всё!!!

— Ну, от меня-то увел, — не буду же я уточнять, что подробности Костиковых историй рыженькая выясняла у меня до самого утра. И поцелуями в щечку мы не ограничились, — ладно, мужики, подъем, почапали.

«Один... два...».

____________________

— Связываемся.

— Ты что, Серега, здесь трещин отродясь не было!

— Связываемся.

— Деспот! Этот, как его по-русски, сатрап! — возмущенный Котэ вщелкивает карабин в систему, делает шаг, второй, и исчезает из поля нашего зрения. Я обнаруживаю себя лежащим на вбитом по головку в снег ледорубе и удерживающим накинутую на него туго натянутую веревку. Интересно, насколько он успел улететь? Если учесть, что в момент провала я спокойно курил, сидя на рюкзаке...

— Ну, у тебя и реакция, — Соловей подходит к трещине, наклоняется и, широко улыбаясь, за шиворот вытаскивает Котэ наружу, — значит, говоришь, «отродясь не было»?

— Нэеправыльная трещына! Коварная, как Сэрогина рыжая! — Котэ не просто возмущен, он весь кипит! — Нэт здесь трещын, все знают! И нэ было ныкогда.

— Ты как, нормально? Тогда пошли, — не будем акцентировать внимания на рыжей! Лучше на привале поговорим о тех сестренках-блондинках, которых он увел у меня из-под носа неделю назад. Я понимаю, что девочки никогда не расстаются, но мог же и друзей позвать! Мы не стеснительные. А забирать всех себе, моветон-с!

— Почапали!

Хорошо здесь идти. Ни тропежки, ни глубокого снега. Всё это осталось вчера. Сегодня только жесткий фирн и почти ровное плато. Хоть в футбол играй. Если найдется мяч, которым можно играть в футбол в кошках. Бежится изумительно. Три часа и плато позади. Еще три часа и мы под ледовой грудкой. Отсюда и надо идти на вершину. Ставиться будем, однако. О, а вот и сюрприз! Мы здесь, оказывается, гости. А хозяев-то и нет. Только палаточка в склон зарылась. На всякий случай заглядываю внутрь. Нет, никого. Значит, народ на восхождении. Интересно, откуда они подошли? В ущелье следов не было...

Ставим лагерь и начинаем активно варить компот. В своих кастрюлях и в кастрюлях хозяев. Нехорошо, конечно, рыться в чужих вещах, но что-то мне говорит, что хозяева нам только спасибо скажут. Чего-то они, кстати, припоздняются. Уже темнеет, а с Горы ни звука. Может, конечно, снег глушит... Ждем-с...

________________

— Связка... сорвалась... на пять четыреста... побились... сильно... Толик... с ними... я пещеру... рыл... мелко... вас... заметил... палатку... побежал... за помощью... — парнишка говорит с трудом, через хрипы, надо бы его поглядеть на тему пневмонии, но некогда. На-ка горсть таблеточек на всякий пожарный, и грей компот до самого утра. Тем троим хуже.

Мы уже одеты и в кошках. Готовим снаряж. Котэ говорит с начспасом, рация хрипит не хуже пацана, но мат Палыча и его фирменное «похоронное бюро» ни с чем не спутаешь. Лагерь он поднимет. Но это, понятно, утром. Не фига ночью по горам бегать. К нам это, впрочем, не относится. Нам, как раз, бегать. И, похоже, всю ночь. Выходим.

___________________

«Двадцать восемь... двадцать девять... тридцать...сваливаю». Шаг в сторону, Котэ, Соловей, на тропу. «Один... два...». Точно, как на подходах. Только в два раза круче, в два раза быстрее и на два километра выше. Откуда, вообще, такой рыхлый снег на такой высоте! Впрочем, не суть, моя очередь тропить. «Один... два...». На очередной тридцатке выбираюсь на камни. Дальше прём не меняясь. Осталось метров сто-сто пятьдесят по высоте, от силы полчаса работы. Впрочем, это не работа, работа начнется, как придем.

__________________

Огибаем очередной камень. Лежат уже все трое. Впрочем, один, увидев нас, сразу зашевелился. «Тарасик умер, Леху пытаюсь отогреть». Э, парнишка, тебя самого отогревать пора. Им занимается Котэ. Соловей подходит к Лехе, я, для очистки совести, к Тарасику. Да, тут ловить нечего, он мертв уже часа два, не меньше. Возвращаюсь к Соловью. Он чего-то колет абсолютно мертвому на вид парню. Хотя, раз колет, значит не мертвый. «Как?» — «Без шансов». Это приговор, Соловей зря не скажет. Но бороться будет. Пару раз ему даже удавалось опровергнуть свой приговор. Пока Соловей мучает тело, связываюсь с Палычем. Если сохраним Леху теплым до утра, будет нужен вертолет, ногами донизу спустить, всё одно, не успеем. Живым не успеем.

Готовим с Котэ мешок. Акьи, понятное дело, у нас с собой нет, мы же не на спасы шли, а на прогулку, но мешочек у нас знатный, коврик внутрь — и почти акья. Вчетвером мы утянем клиента за милую душу! Упаковываем тело. Живое, естественно, и даже задышавшее. Тарасику придется пока полежать здесь, ему уже без большой разницы. Двинули.

Ну, этого следовало ожидать... Тащить придется втроем. От Толика сейчас толку никакого, спотыкается на каждом шагу. Перестраиваемся, тащим. Ты, парнишка, главное, не отставай. Всё равно отстает. И чем дальше, тем сильнее. Хреново, бросать его одного нельзя, а мешочек надо спустить до нашей палатки максимально быстро. Выше вертолет посадить негде, а чем больше мы клиента теребим, тем быстрее он перестанет нуждаться в транспортировке. Придется делиться, благо и камни и цельник прошли. Соловей начинает вертеть буры на ледовой грудке, а я топаю наверх, к Толику. Живой, однако. Только не идет, а сидит. В снегу. Что-то бормочет и пытается подняться. Настойчиво, но безуспешно. Даю ему руку и слегка подтягиваю. Встал, родной. Пойдем-ка в связке, дорогой, так надежней будет. Движемся. Медленно, но упорно. Толик падает, встает, опять падает, но движемся. А вот теперь не движемся. Поднимаю его, и поддерживаю, так он идет сам. Пока идет. До палатки ему своими ногами не дойти, это понятно, но пока пусть идет. Силы надо поберечь, еще натаскаюсь. Толик падает окончательно. Пытается встать, но не может, даже с моей помощью. При помощи всё той же веревки пристраиваю его на спину. Не маленький парнишка, да и не парнишка, под тридцать мужику, матёрый уже, здоровый. Ладно, не слишком далеко осталось, допру.