— А если кто-то еще наткнется на это? — шепотом спросил он у герцога.

— В ближайшем селе я найду священника и расскажу ему об этом месте. Будем надеяться, что мать наша Церковь в состоянии одолеть это зло. Это лучшее, что мы можем сделать, а сейчас нам пора ехать.

Только в Собре, когда ему в первый раз приснился сон, в точности повторявший события, Саннио понял, что его так тревожило, и проснулся с криком. Герцог велел ему не оглядываться, и не позволил повернуться, но сам стоял лицом к проклятой поляне.

— Куда уехал?! По чьему приглашению?!

Вот чтоб не упасть, где стоишь — а то ведь с лестницы катиться придется…

Чтоб наследник Скорингов, да пригласил к себе в гости непутевое дитя Марты — это ж какому чуду нужно случиться? Что у них общего-то? Тот старше чуть не вдвое, а держится вечно — на хромой козе не подъедешь, хоть и вежлив, как у короля на паркете. Но когда приезжал три года назад, торговые дела обсуждать, так сразу всем лицом показал, что наследник герцога Скоринга наследнику баронов Бруленов не ровня, хоть Элибо только что не мелким бисером рассыпался.

Старый герцог — мужчина толковый, обстоятельный, что и немудрено, абы кого в казначеи не назначат, а вот сынок — непонятный. В чашу льет мед, да на дне — куриный помет…

И ведь не поймешь даже, что с ним не так — видный, обходительный, беседовать на любую тему может, хоть об улове, хоть о столичных делах. Три часа с баронессой, старой каргой, проболтал, так ни разу не поморщился: даму развлекал, будто дама ему любимая невеста, а точнее — невеста выгодная, да капризная, которую еще улестить надо. А все равно Марте он не понравился, вот не понравился, и все.

Ну, дай святая Этель, ты у нас в эту девятину заступница, чтоб сыночку хоть в Скоре ума вложили, хоть толику…

Баронесса вытерла ладони о платье и отправилась вниз по той самой лестнице, с которой чуть не упала от удивления. Дел и без соседских загадочек хватало: послезавтра праздник, судиться грех, так ежедевятинный суд назначили на сегодня. А с прошлой девятины целый ворох накопился. И каждый на суд баронессы, мало им королевских приставов, нет, хотят, чтоб все по старинному обычаю.

— Госпожа Марта, пожалте переодеваться…

— Охх…

И пошла бы, как есть, как привыкла — старую лошадь новой сбруей не украсишь, но обычай требует, чтоб все было по правилам. Баронесса при полном параде, четыре помощника — вокруг кресла стоять, для солидности, да еще глашатай, чтоб вердикт зачитывал, это на случай, если кто не расслышит. Ну и прочие бездельники для красоты: писцы, секретари, гвардейцы; а впридачу еще и священник, да не свой, привычный, а из королевского суда. Он же, птичка певчая, как зарядит по каждому делу речь — то в защиту, то в обвинение, — рот хочется заткнуть. Пирогом, со всем почтением, которое святому отцу оказывать надобно.

Марта тоскливо посмотрела на разложенное на постели лиловое платье с белой оторочкой и широкий плащ с гербом. Плащ еще ладно, знатный плащ и любимый, повезло в кои-то веки с портными. Платье же — вот если кадушку в три оборота парчой обмотать и поверх кружева накрутить, будет как есть баронесса Брулен в парадном наряде. Шелковые чулки, узкие туфли — пакость редкая. Надо их, что ли, разносить, а то уж год такие мучения: раз в девятину надеваешь, так под вечер ног нет.

— Госпожа Марта, пожалте причесываться…

Ох, навертят сейчас — потом не распутаешь, а будешь распутывать, так половину волос повыдергаешь. Все как положено. Спору нет, хороший обычай, что вассалы идут на суд не куда-нибудь, а в замок Бру; вот только б не нужно было всех этих чулок-шпилек, и совсем славно было бы.

В главную залу, в которой все действо и происходило, уже набились все, кому не лень. И сами жалобщики, и их свидетели, и просто любопытные. Казалось, сюда притащилась половина Брулена. Еще не начали, а уже дышать нечем. Не успела Марта войти в двери, как Антон со всей дури стукнул молотком по медной пластине и заорал:

— Баронесса Брулен!!!

— Одурел, что ли? — шепотом рявкнула Марта.

Понятно, что объявлять положено, но зачем же так надрываться? Вопль застрял в ухе, словно капля воды, и захотелось вдруг попрыгать на одной ноге, приговаривая "ухо-ухо, вылей воду на дремучую колоду" — то-то потехи было бы всем вассалам! Марта улыбнулась и прикусила щеку, чтоб не лыбиться во всю пасть. Вот так всегда — с утра не с той ноги встанешь, или что чудное услышишь, так весь день в голове будет дурь всякая.

Первое дело было — нарочно не придумаешь. Эймарский сынок дочку Дамиров соблазнил. Дочка сидела тут же, рядом с отцом на скамье, и пузо лезло на глаза. Вся суть дела видна была сразу. "Зачем девицу-то притащили, — ворчливо подумала Марта. — Еще родит прямо тут…". Негодующий Хендрик Дамир требовал негодяя наказать по всей строгости, спасибо еще, что охолостить не просил. Соблазнитель — баронесса знала его, как облупленного, держался гоголем, уже не невинной девице через весь зал подмигивал, а та хихикала, хоть мамаша и дергала ее за косы. Чисто жоглары, а не вассалы!

Хендрик, наконец, закончил, и Марта вызвала обвиняемого.

— Признаешь ли ты, что соблазнил девицу Марлиз из Дамиров? — Баронесса очень старалась не улыбаться, но при виде разряженного Эймара, который, кажется, не на суд оделся, а на свадьбу, губы так и расползались.

Хорош был, мерзавец: такого жениха еще во всем Брулене поискать, и чего Дамир выкаблучивается-то? У Марлиз его, если посмотреть, никаких особых статей-то не обнаруживается. Так, девка и девка: рыжая, конопатая; одно достоинство — в бедрах пошире Марты будет, значит, нарожает Хендрику десяток внучков.

— Признаю, госпожа баронесса, признаю! — радостно завопил Эймар. — Готов немедленно искупить свой грех как положено. Хоть сейчас готов венчаться!

В зале захохотали. Хендрик побагровел до корней волос, поднялся, руки на пузе сложил — а пузо-то больше, чем у дочки, — рот открыл…

— Владетель Дамир, вас мы уже выслушали, — окоротила его Марта. — Теперь слушаем виновника.

Хендрик надулся, рот закрыл, но не сел. Дочка хихикнула — и тут же огребла подзатыльник. Марта сдвинула брови: выдумал, девку на сносях по шее лупить, да еще прилюдно; ведь не крестьяне, а вроде как благородные люди, надо разуметь… Но девица Марлиз как и не заметила непорядка, все хихикала.

— А что ж сразу не женился? — строго спросила Марта.

— Три раза сватался, Мать Оамна мне свидетель! — немедленно завопил соблазнитель. — Хотел, чтоб все честь по чести! Но вот батюшка их почтенный не согласны были!

— Владетель Дамир, почему молодым препятствия чинили? Разве это нам Сотворившими заповедано?

Хендрик надулся, аж чуть не лопнул, трижды что-то пытался сказать, видимо, брань глотал, а потом все-таки не выдержал и завопил: — Да голодранец он!!! Не надо нам таких женихов!

— Я голодранец?! — не тише завопил Эймар. — Я? Баронесса, опять меня оскорбляют ни за что!

— Тихо! — Марта кивнула Антону, и тот опять лупанул молотком по меди. Вот сейчас это было к месту. — Мы хотим выслушать отца обвиняемого. Владетель Эймар, расскажите, какую долю в наследстве имеет ваш сын?

Поднялся Герко Эймар, тоже баронессе знакомый с давних лет. Пролез между скамей, вышел в центр залы, поклонился, как положено, оправил кафтан и начал перечислять. Что это надолго, Марта знала, потому его и спросила. Пока он все лодки, постройки и огороды, то есть, родовые владения пересчитает, Хендрик от досады лопнет. Нашел, кого голодранцем обзывать. У самого пять девиц, радовался бы, что старшую пристроит — а он выпендривается. Небось, хотел свою рыжую выдать за Элибо? Ну, додумался. Чудные они, Дамиры: вроде и свои, а с дурниной какой-то, все хотят на столичную ногу жить…

— Достаточно, — кивнула Марта. — Мы выслушали, и решение будет такое: девицу Марлиз, дочь владетелей Дамиров, с Эймаром, сыном владетелей Эймаров, обвенчать немедля, дабы не было разврата. За то, что невинность девицы Марлиз нарушил, выплатить владетелям Дамирам штраф, сто сеоринов, и на церковь пожертвовать еще сто. Приданое, — Марта строго посмотрела на Хендрика, — за девицей дать, как обычно.