Вывешенные на балконах ковры, зажигаемые с наступлением темноты факелы и расставленные вдоль стен табуреты придавали городу сходство с бальным залом, вот только бал был какой-то потусторонний - с беспокойными призраками, вдруг надевшими маски для инфернального представления. Масками заполнялись клокотавшие, запруженные улицы, где сперва бросалась в глаза сероватая масса, мешанина всех цветов, в которой проступали резкие переходы света и тени. Эта дрожащая лава текла между каретами и лошадьми, заглушавшими ржанием гул толпы. Стоило какой-нибудь лошади немного замешкаться, и заднее колесо переезжало ей ноги: она падала, увлекая за собой встававших на дыбы соседних. На спины агонизирующих мучениц опускались дубины и бичи - и все это под грохот барабанов, писк волынок, разрывавших песни в клочья, да шум голосов, порой пробиваемых гвоздями женского визга. Вереницы смрадов, процессии зловоний, цепочки душков продвигались и отступали вместе с толпой в масках, катились руслами улиц по воле людских волн.

Они нетвердо стояли на ногах, сталкивались плечами и ягодицами, пробирались вперед вслед за чужими бедрами, протискивались между незнакомыми руками, продолжали в том же темпе, спотыкаясь на ходу, пятились под натиском локтей и хребтов, но упорно ковыляли дальше, словно повинуясь тайным приливам и отливам. Рваные парасоли, ветхие лохмотья и насаженные на палки манекены раскачивались над столпотворением, бородатые гиганты в женских нарядах задирали на себе красные платья, а за ними шли итифаллические полишинели, рогоносцы в отрепье, весталки и трагические музы с масками, похожими на отрубленные головы, в руках. Вакх и Ариадна, парочки в кастильских костюмах, армяне в кафтанах, древние греки, неаполитанские рыбаки, Капитан и Арлекин, адвокаты в двойных, смотревших вперед и назад масках, Меркурий, скачущие привидения в саванах, чародеи в остроконечных колпаках, куаккуэри[40]с выпяченными накладными животами, мнимые роженицы с синевшей на подбородке щетиной и полишинели, полишинели, полишинели... В черных масках и пыльных, обсыпанных мукой холщовых одеждах, они несли в заплечных корзинах детей или переодетых ребятишками увечных животных, играли на свирели, пели за переносным аналоем, в дамских чепчиках или с птичьими клетками на головах волокли телегу, откуда их король выкрикивал непристойности из-под лиственных гирлянд и цепей с бубенцами. Кое-где виднелись голые, слепые и мертвенно-бледные, как у Лазаря, лица и черепа - трудно сказать, настоящие или из лакированной кожи. Нередко эти люди несли поломанные портшезы, в темной глубине которых угадывался силуэт старика - разрисованного белилами и киноварью упыря. Эти сумеречные кортежи, иногда возглавляемые вестниками с сосудами под покрывалом или со скелетами в митрах, обладали удивительной способностью появляться и исчезать неуловимо для глаза.

Но с наступлением темноты все менялось, так что целые столетия пожирались рыжим светом факелов и ракетным порохом: Вечный город вновь завоевывали божества и их служители. Они прибывали со свитой Диониса, под звуки флейт, систров и оглушительных тарелок. Темно-красные шерстяные розы, помпоны и флоке[41], золотые и железные бубенцы, колокольчики, гремевшие амулеты, цепочки и цепи, стеклянные, глиняные и серебряные ожерелья, звеневшие друг о друга медные диски и браслеты, подвески на ушах нарумяненных кастратов в костюмах нимф, зверски распевавших фальцетом и чаще всего пьяных (шаг назад - два прыжка вперед), бледных, как страусовое яйцо, с умащенными бальзамом и заплетенными в косы волосами, в присыпанных пурпуровой пудрой или фиолетовым песком париках, с подведенными карандашом ресницами, нарисованными до ушей губами, подкрашенными африканской хной ладонями и подошвами, в кожаной одежде или в глазчатых шкурах - все они бежали по улицам Рима с факелами и розгами в руках: загримированные сажей распорядители празднеств, расцвеченные татуировками из запекшейся крови.

В тот год светила образовали зловещие соединения, а Лабеля в особенности беспокоил восьмой солнечный дом. Звездочет постился, усердно молился, справлялся в священных текстах и рисунках книги «Сефер Йецира»[42], которая изрекает буквенные пророчества, раскрывая божественные замыслы лишь достойным. Наткнувшись на предостережение, он продолжил молиться и смиренно ждать своей участи. С возрастом Лабель располнел, и его коварно выбрали для участия в беге. Когда он сильно отстал, один из всадников проткнул ему ребра копьем, и астролог рухнул под копыта лошадей.

После двухлетнего изгнания в Рим вернулся Рокко Ченчи. Никто не забыл, как еще в семнадцать лет он наводил ужас на всю округу, выламывая двери и появляясь с мечом в руке, или избивал тибрских рыбаков, если они возмущались этими глупыми выходками. Франческо отказался платить за него 5000 скудо штрафа (ему хватало и собственных расходов), и Рокко бросили в тюрьму, отчислив перед этим из университета Падуи. Но это ничему его не научило, «ибо в злонамеренную душу не проникнет ни знание, ни премудрость». Единственным его законом было насилие. Рокко был высоким, очень красивым юношей, из всех Ченчи больше всего похожим на Беатриче, старше нее на год. Свое возвращение он отметил скромной кражей, похитив из отчего дома четыре штуки шелка, различные броши, четыре рубашки, одиннадцать носовых платков, пару подушек и серебряный тазик.

Вечером Пепельной среды Рокко с друзьями, вооруженные мечами и кинжалами, заметили шедшего навстречу Амилькаре Орсини, пажа кардинала Монтальто. Закутанный до самого подбородка в плащ, тот неторопливо двигался по мосту деи Кваттро Капи, даже не думая уступать дорогу.

— Посторонись! - шагнув вперед, сурово крикнул Рокко.

— Это тебе, Ченчи, сыну бастарда, впору посторониться!

— Сам ты бастард, сукин сын!

Оба уже оголили клинки, но, видя, что приспешники Рокко тоже достали оружие, Орсини резко развернулся и пустился наутек. Некоторое время они гнались за ним, пока он не спасся в хитросплетении улочек и двориков. Но все прекрасно знали, что этим дело не кончится.

Десятое марта выдалось слишком жарким, и к вечеру поднявшийся с Тибра сырой туман окутал весь квартал делла Регола.

Добравшись вместе с тремя друзьями до угла церкви Санта-Мария-ин-Монтичелли, Рокко неожиданно столкнулся с Орсини и двумя его людьми в черном.

— Ченчи, ты оскорбил меня. Это можно смыть только кровью.

Не успел Орсини закончить, а Рокко приготовиться к бою, как паж воткнул ему в глаз клинок. Кровь хлынула коралловой веточкой, выгнулась дугой, и Рокко рухнул наземь. Пока слуга быстро откупоривал припасенную бутыль с вином, а другой поддерживал умирающего, третий побежал стучать в дверь кюре. Тот прибыл в мгновение ока.

— Сын мой, призови хотя бы имя Иисусово!

Но Рокко уже окутал смертельный мрак. В сопровождении читавшего молитвы священника слуги отнесли уложенного на доску господина в палаццо Ченчи. Стоя во дворе под колоннадой, Беатриче увидела их, окруженных этим поднявшимся с Тибра сырым и мягким туманом, и, сама ни жива ни мертва, без единого слова провела в высокий покой. Они прошли мимо «Юдифи и Олоферна», оставляя на каждом шагу пурпурные звезды. Насилие порождало насилие в нескончаемой череде отголосков. Четыре года спустя Амилькаре Орсини, командовавший тосканской галерой в восточных морях, высадился с тремя сотнями воинов на острове Хиос, где был злодейски убит местными жителями.

Когда об этом сообщили лежавшему в больнице дону Франческо, он спрыгнул с тюфяка, раскидав постельное белье и опрокинув ночные горшки.

— Это правда? Правда?.. Черт подери, да это нужно отметить!

В тот же день он вернулся домой и заявил, что по случаю столь радостного события намерен кутить, бражничать и дебоширить. В кои-то веки он забыл о своем скопидомстве: не прошло и недели, как он собрал в загородном доме в Филетто гостей.