И вот эта пара, которая до того дня худого слова не сказала друг другу и никогда не ссорилась, перестала разговаривать целый месяц.

Долго ли, коротко ли, как говорят в сказке, но опять подошло Рождество. Нелли приготовила себе и Динни отменный ужин, и, когда оба, перекрестясь, сели за стол, Нелли как прыснет со смеху.

— Динни, миленький, — говорит она, — ты помнишь, какого дурака мы с тобой валяли в такой же вечер год назад?

И Динни тоже ну хохотать.

— Ох, Нелли, — говорит, — и кто бы подумал, что мы станем разыгрывать из себя таких идиотов?

— И все ни из-за чего, — говорит Нелли.

— И все ни из-за чего, — говорит Динни. — Ну и стыд нам! — говорит. — Из-за какой-то несчастной пары черных дроздов. Да будь они прокляты!

— Ох, — говорит Нелли, — все из-за несчастной пары серых дроздов. Да будь они прокляты!

— Нелли, душечка, — говорит Динни, с укоризной глядя на нее, — уж не собираешься ли ты начать все сначала, и все из-за каких-то жалких черных дроздов?

— Вот еще, стану я распинаться ради каких-то паршивых серых дроздов!

— Да приди в себя, Нелли! Ты же не хуже меня знаешь, что это были черные дрозды.

— Сам приди в себя, Динни, — отвечает Нелли. — Сам знаешь, они были серые.

— Черные! — кричит Динни. — Могу побиться об заклад!

— Серые! — кричит Нелли. — Могу побожиться!

Тут Динни начинает свистеть, а Нелли — напевать. И так они опять друг с другом три месяца не разговаривали, пока не пришли соседи и не помирили их.

Долго ли, коротко ли, как говорят в старинных сказках, прошел еще год, и опять наступило Рождество. И когда Динни и Нелли, перекрестясь, сели за славный ужин, который приготовила для обоих Нелли, она опять как расхохочется.

— Ты помнишь, Динни, — говорит, — какого дурака мы с тобой валяли в прошлые два Рождества?

— Ох-ох-ох, как не помнить, — говорит Динни. — Ну и дурачье!

— Просто шуты гороховые, — говорит Нелли.

— Посмешище, и больше ничего, — говорит Динни.

— Иногда я просто не могу этому поверить, — говорит Нелли.

— Неразумные дети так бы не поступили, — говорит Динни.

— Дети скорей научили бы нас уму-разуму, — говорит Нелли.

— Теперь ты можешь хоть до утра называть этих птиц серыми дроздами, я буду только улыбаться, — говорит Динни.

— Спасибо, Динни, — говорит Нелли, — но зачем же ты будешь улыбаться, если они и в самом деле были серые?

— Ах, Нелли, Нелли! — говорит Динни. — Ты же знаешь, я не хочу с тобой из-за этого спорить, но я утверждаю, что они были черные!

— Я с тобой тоже не собираюсь спорить, — поддакивает Нелли, — но не станешь же ты опровергать истину. Они были серые!

— А кто опровергает истину? — говорит Динни. — Это были черные дрозды, ты сама знаешь.

— Нет, серые, — говорит Нелли. — Сам бы так сказал, если б не уперся.

— Ведь сегодня же святое Рождество, Нелли. Надо говорить правду, стыдись! Признайся, что это были черные дрозды, и покончим с этим!

— Ну да, сегодня святое рождество, — отвечает Нелли. — Сам говори правду. Скажи, что они были серые!

— Ради Бога, Нелли, не надо ссориться из-за каких-то тощих черных дроздов!

— Это ты сам ссоришься из-за несчастных серых дроздов.

— Ох, ты все больше выводишь меня из терпения. Я говорю, они были черные!

— А я говорю, серые!

— Черные!

— Серые!

Тут Динни поворачивается спиной, вытаскивает трубку и табак и, не притронувшись к ужину, начинает насвистывать. Нелли не обращает на это никакого внимания и тоже берется за чулок, который до этого штопала, и начинает с усмешечкой напевать про себя.

В эту минуту открывается дверь, и — кто бы вы думали — входит? Сам охотник Джонни со связкой птиц на плече.

Динни и Нелли так и подскочили и бросились к Джонни. А тот смотрит на одного, на другого и ничего не понимает.

— Джонни, — говорит Нелли, — как я довольна, что ты пришел!

— И я очень доволен, Джонни, — поддакивает Динни, — что ты именно сейчас пришел.

— Да, и ты сейчас увидишь, что за дурень мой муженек.

— Ну да, Джонни, ты пришел как раз вовремя, чтобы наконец дать понять этой женщине, что она такое.

— Скажите, ради Бога, — взмолился Джонни, растерянно переводя взгляд с одного на другого, — о чем у вас спор?

— Да о двух серых дроздах, которых мы купили у тебя в такой же вот вечер два года назад, — говорит Нелли. — Поверишь ли, мой муж все время спорит, что это были черные дрозды.

— Ха-ха-ха! — засмеялся Динни. — Если бы ты не услышал это своими собственными ушами, Джонни, ты бы не поверил, хоть поклясться мне святым Петром, — эта женщина два года твердит, что ты продал мне не черных дроздов, а серых. Скажи же ей, что это были черные дрозды, и пусть сама убедится, какой она была дурой.

— Джонни, — попросила Нелли, — скажи ему, этому вот мужу моему, все как есть скажи, что они были серые. Пусть ему раз навсегда будет стыдно!

— Что за вздор, Нелли, Динни! — воскликнул Джонни. — Я ужасно огорчен, если вы оба все эти два года только и делали, что шумели да спорили, словно нехристи какие-то, и все из-за пары тощих, жалких, костлявых, никудышных скворцов! — черт бы их побрал!

В старину говорили:

Когда в эпоху, давно минувшую, газеты потчевали нас шутливыми историями о королях, благополучно отцарствовавших когда-то, я каждый раз мысленно возвращался к королю Кормаку и к правдивым старинным летописям, которые сообщали мне и о нем и о том раннем времени.

— О Кормак, внук Конала, — спросил Койрбре, — каковы были твои обычаи в юности?

— Нетрудно сказать, — отвечал Кормак. —

Я слушал лес,

я глядел на звезды,

я избегал тайн,

я молчал в толпе,

я говорил с людьми,

я был кроток на пирах,

я был горяч в бою,

я был нежен в дружбе,

я был великодушен со слабыми,

я был тверд с сильными.

Я не был высокомерен, хотя был силен;

я не обещал ничего, хотя был богат;

я не хвастал ничем, хотя был искусен во многом;

я не говорил плохо о том, кто отсутствовал;

я не поносил, а восхвалял;

я не просил, но давал,

ибо только эти обычаи делают юношу мужем и истинным воином.

— О Кормак, внук Конала, — спросил Койрбре, — а каким обычаям следовать мне?

— Нетрудно сказать, — отвечал Кормак, — если следовать учению:

Не смейся над старым, если ты молодой;

и над бедным, если ты богатый;

и над хромым, если ты проворный;

и над слепым, если ты зрячий;

и над больным, если ты здоровый;

и над тупым, если ты способный;

и над глупым, если ты мудрый.

Не будь слишком умен не будь слишком глуп;

не будь слишком самонадеян и не будь слишком застенчив;

не будь слишком горд и не будь слишком скромен;

не будь слишком разговорчив и не будь слишком молчалив;

не будь слишком суров и не будь слишком добр.

Если ты будешь слишком умен, от тебя будут ждать слишком многого;

если ты будешь слишком самонадеян, тебя будут избегать;

если ты будешь слишком скромен, тебя не будут уважать;

если ты будешь слишком болтлив, на тебя не будут обращать внимания;

если ты будешь слишком молчалив, с тобой не будут считаться;

если ты будешь слишком суров, от тебя отшатнутся;

если ты будешь слишком добр, тебя растопчут.

— О Кормак, внук Конала, — спросил Койрбре, — а какие обычаи хороши для короля?

— Нетрудно сказать, — отвечал Кормак. — Для него лучше всего: твердость без гнева, настойчивость без спора, вежливость без надменности; пусть он охраняет древние науки, вершит правосудие, вещает истину, почитает поэтов, поклоняется Всевышнему Богу.