Решил Эбопп с другом посоветоваться.

— Как думаешь, не пора ли нам алмазные глаза Ику продавать? А с другой стороны, видишь, как обнищали, изголодались горожане, что они могут за такое сокровище дать?

Научил его мудрый Мбоу, как быть.

— Один глаз — алмаз огромный, никому его не купить. А ты разбей его на кусочки, глядишь, покупатели и объявятся.

Так Эбопп и поступил. Раздробил на мелкие кусочки дар бесценный.

— Ну а теперь, — наставляет его Мбоу, — иди и сыщи в городе человека, у кого ещё не оскудели запасы.

Искал-искал Эбопп и нашёл наконец такого: пищу — есть не переесть, вино — пить не испить, масла пальмового да рому на сто лет хватит.

Договорился с ним Эбопп, только предупредил:

— Сокровище, которое получишь, до поры людям не открывай. А как откроешь — поклонится тебе в пояс весь народ.

Справили поминки, все честь по чести. Отпустил их с миром Обасси Осо. Вернулись Эбопп, Мбоу и жена Эбоппа в город родной, и шлёт Эбопп гонца торговцу:

— Теперь можешь открыть сокровище, всему народу показать.

Обрадовался тот, созвал людей, говорит:

— Сейчас увидите вы чудо чудесное, диковинку невиданную!

Открыл мешочек, потряс, все камушки алмазные и высыпались, подхватил их ветер и развеял по всему городу. Сверкая и лучась, падали они там и сям. Бросились ребятишки их собирать. Всю ночь собирали, а днём хвать — не видно ни одного. А на следующую ночь снова. И к концу месяца собрали они едва не все осколки. Сложили огромный блестящий круг. И получилась луна. К концу месяца она всегда кругла и полна, а звёзд не видать, значит, детишки в небесном городе все осколки вместе сложили. Да только снова налетел ветер, снова развеял по небу блёстки ночные. Потому-то в начале месяца луна маленькая, узким серпиком, а звёзд видимо-невидимо. Вот так благодаря лемуру Эбоппу, соне Мбоу, речному духу Ику и жителям небесного города звёзды на небе и зажглись.

Давным-давно, так давно, что и не упомнить когда, родилась у владыки небесного Обасси Осо дочь, а у владыки земного — сын. Не по дням растут дети — по часам, и вот приспело время одному жениться, другой замуж выходить. И говорит Обасси Ней, владыка земной, своему небесному собрату:

— А не обменяться ли нам детьми? Я сына к тебе на небо пошлю, выбери ему невесту в своих владениях. Ты же дочь свою, Ару, ко мне направь, будет мне женой желанной.

На том и порешили. Прихватил сын Обасси Ней дары обильные да на небо отправился, а дочь владыки небесного на землю спустилась. Дал ей отец с собой семеро слуг и семеро служанок, чтоб всю работу по дому справляли, чтоб дочь могла жить вольготно, забот-хлопот не ведая.

Но не успели свадьбу сыграть, призывает Ару к себе суровый муж.

— Отправляйся-ка в поле. Заждалась там тебя работушка.

Молвила Ара в ответ:

— Отец со мной семь слуг и семь служанок прислал. Вели им на поле идти, работу справлять.

Осерчал Обасси Ней:

— Я тебе повелеваю! И не прекословь! А твоих слуг да служанок я найду чем занять!

Что ж, делать нечего, хоть и нет охоты повеление мужнино исполнять, никуда не денешься. Пошла Ара в поле. Лишь к ночи домой воротилась, намаялась, ног под собой не чует.

А муж её жестокосердный на пороге встречает.

— Сходи-ка на реку, — говорит, — воды натаскай. Ни капли в доме не осталось.

Взмолилась Ара:

— Силушки моей нет, всю на поле оставила. Пошли из слуг кого, а мне передохнуть дай.

Ещё пуще разгневался Ней. Пришлось Аре по воду идти.

Принесла один кувшин, другой, третий. Уж полночь на дворе, а она всё воду таскает. А поутру послал её Обасси Ней на самую чёрную работу. Дух перевести не даёт, совсем загонял. То стряпает Ара, то опять воду носит, то огонь в очаге раздувает. К вечеру прямо с ног валится. А вредный муж всё не отстает.

На третий день, едва рассвело, велит:

— Ступай-ка в лес, хворосту набери.

Тяжко Аре, ох как тяжко, ведь к работе она вовсе не приучена. Идёт в лес, а сама слезами горючими заливается. Набрала хворосту, тяжеленная вязанка получилась, едва до дому дотащила. А Обасси Ней завидел слёзы у неё на лице и рассвирепел.

— Ложись-ка подле меня, — говорит, — да приласкай как следует, пусть люди добрые полюбуются, как жена молодая меня милует.

Чуть со стыда не сгорела Ара. Горе горькое! Сраму не оберёшься!

А на следующий день муж её и вовсе без завтрака оставил. Да и на обед лишь крохи жалкие ей перепали. И снова в лес муж посылает.

— Иди, — говорит, — сыщи мне там дурман-травы.

Покорилась Ара, пошла, а лес тёмной стеной стоит, чащоба непролазная. А тут ещё случись под ногой колючка острая, так и вонзилась в пятку. Кровь алая хлынула, наземь Ара повалилась, дальше идти не может. И больно-то ей, и обидно-то — словами не передать. Так весь день пролежала, а как солнце к закату клониться стало, полегчало ей, кое-как до дому добралась.

А Обасси Ней снова гневается:

— Так-то ты волю мою исполняешь? Зачем я тебя посылал? Где ты день-деньской пропадала? Лучше на глаза мне не показывайся, в дом и на порог не пушу. Спать тебе сегодня на скотном дворе.

Прочь пошла Ара, голодная, холодная, бесприютная.

Открывает служанка её поутру загон, где коз держат, смотрит — на земле госпожа лежит, одна нога у неё распухла, почернела, даже встать невмоготу. Пять дней, пять ночей пролежала Ара на скотном дворе, спала боль, зажила рана.

Не успела она на ноги подняться, призывает её грозный Обасси Ней.

— Вот тебе котёл. Ступай на реку, воды набери. Да чтоб полнёхоньким домой принести.

Пошла Ара на реку. Села на бережку, закручинилась, ноги в воду студеную опустила. «Не вернусь домой, — думает, — ни за что не вернусь. Лучше в реке глубокой навеки останусь».

Долго так сидела, коротко ли, только послали за ней слугу — проведать, что домой не идёт. А она так слуге и сказала, дескать, ни за что на свете домой не воротится. Ушёл слуга, и думает Ара: «Сейчас мужу всё расскажет, взбеленится тот, на реку сам прискочит, меня изобьёт-изувечит. Пойду-ка подобру-поздорову домой».

Набрала в котёл воды, стала на плечи поднимать — да не тут-то было, уж больно тяжёл котёл. Взгромоздила она его на нижний сук дерева, сама под него подлезла, думает, так легче котёл на голову поставить. Да не удержала, грянул котёл оземь — и вдребезги, а осколком острым ей ухо так и срезало, будто ножом. Кровь хлещет. И боль и обида — всё переплелось, и вскинулась душа безвинная:

— Доколе мне поношения сносить? Или я сирота последняя?! Отец-мать живы, вернусь к ним. И зачем я столько с Обасси Ней маялась?

И пошла она дорогу на небо искать, по которой муж её на землю привёл. Идёт-идёт и видит: стоит дерево высокое, а к нему веревка спускается, длинная-предлинная, аж с самого неба.

«По этой-то веревке я на небо и залезу», — решила Ара, ухватилась покрепче и давай вверх карабкаться. Устала, остановилась, а слёзы из глаз так сами собой и бегут да по небу в облачка собираются. Дальше Ара полезла, вот уж и царство отцово. Села Ара и пуще прежнего заплакала. Проходил в ту пору мимо один из слуг. Заслышал плач и — бегом в город. Прибегает к Обасси Осо.

— Прислышался мне, господин, голос дочери твоей. Пошёл я за хворостом, слышу: плачет кто-то неподалёку.

Изумился Обасси Осо, но решил проверить.

— Возьми с собою дюжину слуг, и коли дочь мою отыщете, прямо ко мне во дворец ведите.

Отыскали они Ару, привели в дом к отцу. Увидел тот её, ахнул:

— А ну-ка, зовите жён моих, да поживее!

Младшая жена согрела воды, искупала Ару, постель постелила, в одежды тонкие одела, шкурами мягкими укрыла.

Другие жёны обед готовят, прислал им Обасси Осо козлёнка для дочери любимой, фруктов и разных яств. Накрыли стол, принесли вина пальмового, поднесли Аре кубок — пей, доченька!