Флори не осмеливалась пошевельнуться. Ей было достаточно в отчаянии просто смотреть на человека, которого она одним ударом лишила всего, что у него было: жены, ребенка, домашнего очага… Никогда раньше она не отдавала себе с такой ясностью отчета в собственной ответственности за это, в своей страшной вине. Преображение Филиппа, так поразившее Жанну в Париже, было для нее подобно удару хлыста. Во что превратился очаровательный поэт, посвящавший ей свои лучшие рифмы, сравнивавший ее глаза с листом салата, окружавший ее радостью, нежностью, влюбленным смехом? Что она сделала с тем, кто отдал себя ей с абсолютным, исполненным счастья доверием?

Ей хотелось, чтобы земля разверзлась и поглотила ее.

Праздничная церемония заканчивалась.

Король и королева встали с колен и под звуки песнопений, окутанные дымкой ладана, осыпаемые выражениями любви и преданности, направились к выходу из собора. Наиболее галантные верующие приветствовали их, люди из простонародья старались прикоснуться к украшенному геральдическими лилиями бархатному плащу Людовика, накинутому поверх лишенного всяких украшений, подбитого мехом камзола.

Флори не двигалась с места.

Ее отныне занимало лишь одно: не попасться на глаза Филиппу, исчезнуть, прежде чем он сможет ее заметить.

Но Беранжер! Испытывавшая неловкость после того, как она оставила Флори одну, мадам Эрно была намерена сразу же по окончании церемонии присоединиться к ней снова. Поскольку толпа мешала ей подойти, она принялась размахивать рукой, чтобы привлечь внимание Флори. Это заинтриговало кое-кого из толпы. Повернул голову и Филипп…

Флори почувствовала, как по ней прокатилась, залила ее волна горячей крови и хлынула обратно в сердце. Она пошатнулась и опустилась на пол.

Придя в себя, она увидела Беранжер, обмахивавшую ее, как веером, своей вуалью.

— Ну вот, она приходит в себя! Дорогая мадам, вы можете гордиться тем, что напугали меня!

Лежавшая на соломе, выстилавшей покрытый плиткой пол собора, Флори увидела вокруг себя людей, говоривших все разом.

Где был Филипп? Поначалу она не решалась оглядеться. Когда наконец осмелилась, то поняла, что среди тех, кто интересовался ее состоянием, мужа не было. Он ушел.

С помощью мадам Эрно она поднялась на ноги, поправила волосы и отряхнула от пыли подбитый выдрой плащ.

— Простите мне эту слабость, — проговорила она, — не понимаю, что со мной произошло…

— Давайте выйдем на улицу, — предложила жена ювелира. — На воздухе вам станет лучше.

Толпа вытекала из собора через несколько дверей. Стало посвободнее.

На улице стояла очень холодная погода. Ночью подморозило, но не слишком. Дневное солнце растопило иней.

Флори дрожала.

— Зайдемте ко мне, выпьете горячего вина со специями. Это вам необходимо.

Флори согласилась. Что ей оставалось? Она совсем потеряла голову: Филипп увидел, узнал ее!

В доме ювелира она машинально выпила успокоительный напиток, обменялась с метром Эрно и с его женой несколькими фразами о предстоящих днем увеселениях, которые уже начинались, и наконец объявила, что ей пора возвращаться в Вансэй.

Прежде чем доехать до дороги, соединявшей Луару с Шером, надо было проехать по праздничным улицам и площадям, где любая мелочь была предлогом для смеха, поводом потанцевать, развлечься. На протяжении всего пути Флори не переставала дрожать от страха встретиться с Филиппом. Однако этого не случилось.

За городскими воротами было тихо. Народу на дороге было мало, но остававшийся за ее спиной город дышал радостным гулом, который доносил до нее ветер. То и дело оборачиваясь, чтобы убедиться в том, что ее не преследуют, всадница не могла воздержаться от восхищения лежавшим в белой дымке декабрьского дня расцвеченным флагами городом, его украшенными стенами, башнями собора и замка, увенчанными штандартами, вымпелами, хоругвями, громко хлопавшими под ветром.

— Никогда не видела ничего более красивого! — заметила служанка, следовавшая за хозяйкой верхом на семенившем осле.

— Ты права, Марселина, после Пасхи Рождество самый красивый праздник года, а сегодня, благодаря присутствию короля, он еще великолепнее, чем обычно.

Рождество! Мог ли этот праздник надежды сочетаться в ее исковерканной жизни с печалью, смятением, бесчестьем? Зачем было нужно, чтобы поруганный муж и неверная жена оказались в одном и том же месте, у гробницы святого Мартина, в день, когда обычно прославляется Новый Союз? Не было ли в этом какого-нибудь предзнаменования? Какого именно?

Она доехала до Вансэя, не заметив дороги. К счастью, дома ее ждало существо, которое должно было помочь ей прийти в себя. Как она и предполагала, Агнес не скучала. В сопровождении весело прыгавших левреток она бегом бросилась к Флори.

— Здравствуйте, здравствуйте, мамочка!

Нетерпеливые пальцы цеплялись за ее плащ, пляшущие руки обвивали ее шею…

— Красивая была служба?

— Очень, дорогая!

— Вы видели короля и королеву?

— Как вижу вас теперь.

— Как вам повезло!

Девочка не забывала уроков вежливости, которые ее не миновали, но не проявляла к ним большого интереса. Она подняла к Флори лицо, пожираемое любопытством.

— Вы позволите мне теперь отправиться посмотреть на ясли, где Он родился?

— Конечно, Агнес, идемте!

Сюзанна, занятая шитьем у камина, не переставая следить за ребенком, спросила:

— Я тоже могу пойти с вами?

— Да, конечно.

Флори достала из сумочки ключ от своей комнаты и торжественно открыла дверь.

— Подождите минутку.

Она взяла подсвечник, стоявший рядом с ее кроватью, зажгла в нем свечу от углей в камине и вернулась в комнату. На придвинутый к стене стол она по примеру основателя францисканского ордена Франсуа Ассизского, которому следовали все христиане, поставила ясли с соломенным навесом. Их венчала золотая звезда. Небольшие раскрашенные статуэтки воспроизводили таинство Рождества. Их окружали пастухи, овцы и собаки.

Флори зажгла по обе стороны ароматизированные восковые свечи в тяжелых серебряных канделябрах. У ножек стола лежал большой пакет, завернутый в белую ткань.

Входя, девочка метнула горящий возбуждением взгляд на неизвестный подарок, но, как послушный ребенок, сначала подошла к яслям.

— Эти ясли такие же красивые, как в Гран-Моне! — твердо сказала она, очень внимательно рассматривая один за другим всех вырезанных из дерева персонажей, но ей это быстро наскучило. — Иисус очень маленький, а Дева Мария похожа на вас, — заключила она простодушно.

Словно пронзенная насквозь, Флори хранила молчание. Сюзанна сочла уместным вставить свое слово, восторгаясь овечками.

Наступил момент удовлетворить любопытство Агнес, которой пока удавалось ни о чем не просить.

— А это вам, дорогая, — наконец проговорила молодая женщина, указывая на белый пакет. — Вы можете его взять.

С осторожностью, словно желая продлить ожидание, девочка отодвинула материю. Пока она этим занималась, Флори отметила, что ее подопечная проявляет врожденное уменье наслаждаться, смакуя каждый миг этих счастливых для нее минут. В противоположность многим своим сверстникам, она никогда не набрасывалась на ожидавший ее сюрприз, чтобы разом вырвать его тайну, а с расстановкой продляла радость, отодвигая, как могла, момент открытия. Разве эта черта любознательного характера совсем еще маленького существа не говорила о самом утонченном темпераменте?

Как она ни медлила, девочка все-таки открыла пакет. Она вытянула из обертки колыбельку из ивовых прутьев с крошечными простынками, между которыми лежала Деревянная кукла, тщательно раскрашенная и одетая.

Онемев от волнения, Агнес сложила руки как в молитве. Покраснев до корней волос, она молчала.

— Вы довольны? — мягко спросила Флори.

— О да! О да!

Обычно разговорчивая, девочка в избытке радости не находила слов. Это было первое Рождество Агнес.

Конечно, в Гран-Моне по случаю рождения Господа раздавали игрушки, небольшие подарки. Но у всех все было одинаковым. Каждый осиротевший ребенок получал подарок, но ни у кого не могло даже возникнуть чувство заботы конкретно о нем. Как почувствовать, что ты чем-то отличаешься от других, когда никто не уделяет тебе особого внимания, любви?