Борясь с тошнотой, девушка кивнула.

— Поставьте это на пол и идите за мной, — приказала аббатиса. — Вы управитесь с этим позже.

Филиппина готова была ее расцеловать. Избавившись от своего бремени, она проследовала за настоятельницей в дальний конец комнаты, где их не могли слышать.

— Рассказывайте, дитя мое.

— Может, мне это просто приснилось, мадам, потому что раненый не шевелился, — пояснила Филиппина.

— Позвольте мне самой судить об этом! Что именно вы услышали?

— «Принц он или нет, этот турок дождется, что я ему голову отрежу». Именно это он сказал. Как видите, мадам, такое могло только присниться.

Заинтригованная аббатиса нахмурилась.

— И это все?

— Это все, — Ну что ж, возвращайтесь к своим обязанностям.

— От моего отца нет новостей? — осмелилась спросить Филиппина.

— Пока ничего. Но я рада, что позволила вам помогать сестре Альбранте. Выглядите вы уже лучше, — сказала аббатиса, к которой как раз подошла сестра Альбранта. Сестра-целительница уже проводила сестру Эмонетту.

Лоран де Бомон спал после снотворного. Понимая, что настоятельница и сестра-целительница хотят поговорить наедине, Филиппина вернулась к постели шевалье, не забыв предварительно понюхать спасительную мяту.

— Это дело, сестра Альбранта, кажется мне весьма таинственным, — сказала, понизив голос, аббатиса.

— Вы осмотрели его вещи, как я вам советовала?

— Да, но не нашла ничего стоящего. Приходится признать, что этот шевалье доставляет нам массу забот, и эта фраза, сказанная им сегодня ночью…

— …наводит на мысль об убийстве. Это очевидно, мадам, хотя и совершенно не вяжется со званием рыцаря-госпитальера.

— Об убийстве, вы думаете? Но ведь он упомянул какого-то турка… — попыталась возразить аббатиса.

Сестра-целительница покраснела от возмущения:

— А какая разница?

— Альбранта, не стоит забывать, что турки — язычники, — насмешливо проговорила мать-настоятельница. — Мы не сможем переписать историю…

— А вот помешать крестовому походу — вполне!

Аббатиса с удивлением посмотрела на сестру-целительницу и пожала, плечами:

— Вы, как обычно, преувеличиваете, дочь моя. Тем паче что это дело нас не касается.

— Простите, мадам, но мне противна даже мысль, что мы приютили убийцу.

Терпение аббатисы кончилось:

— Да что на вас нашло?

— Вот что я думаю: если этот шевалье таков, каким мне представляется, Филиппина вовсе не виновата в том, в чем ее обвиняют! — заявила сестра Альбранта.

— Не грешите ангелизмом, дочь моя, — посмеиваясь, отозвалась настоятельница, которой была прекрасно известна склонность сестры Альбранты всех оправдывать.

— Он говорил о принце, а Лоран де Бомон — паж дофина Карла.

— И что из того?

Альбранта разозлилась. Было очевидно, что аббатиса просто не желает ничего понимать.

— Наш добрый король при смерти. Что, если кто-то злоумышляет с целью убить дофина? Вам, как и мне, известно, что Карл слишком молод, чтобы править, и герцог Орлеанский стремится занять трон. Предположим, что Филибер де Монтуазон случайно встретился здесь с Лораном де Бомоном, о доблести и связях которого наслышан. Он мог захотеть избавиться от него до того, как прибудет человек, которого он ожидает. В государственных делах часто прибегают к постыдным приемам. И вот он выбирает наилучший способ выпустить дух ненужного свидетеля — притвориться, что делает это из любви к юной деве, невинной и прекрасной.

— А если Филиппине эти слова приснились? — предположила аббатиса, которую это дело немало озаботило.

— Мы не можем сидеть сложа руки, — не сдавалась Альбранта.

— Почему же? Филибер де Монтуазон находится между жизнью и смертью, а значит, пока вполне безобиден. А о том, виновен он в преступлении или нет, пускай судит Всевышний…

— И все же я уверена, что…

— Верить — ваше право, Альбранта. А мое право — следить за тем, чтобы правила и мораль, принятые в нашем ордене, строго соблюдались. Лоран де Бомон уверен, что с Филибером де Монтуазоном им делить было нечего, кроме любви дамы, он сам вам об этом сказал. Обобщения уведут нас еще дальше от правды. Давайте подождем.

— Это…

Она замерла, не закончив фразу.

— Кто-то приехал? — удивленно произнесла Альбранта, поворачиваясь к двери.

Аббатиса смотрела в том же направлении, удивленная и рассерженная одновременно.

— Боже милосердный! — пробормотала, крестясь, сестра-целительница, в то время как с невозмутимым и надменным видом в лечебницу, игнорируя все правила, входила Сидония де ля Тур-Сассенаж.

В тот же миг Филиппина, которая как раз сделала все, что было нужно, в закутке, где находился Филибер де Монтуазон, раздвинула занавески.

— Кузина! — она задохнулась от радости.

Если Сидония и удивилась, увидев ее такой бледной, с заострившимися чертами лица, она никак это не показала — просто раскрыла объятия, в которые девушка бросилась, пробежав мимо монахинь и даже не заметив их. Они обнялись, но отстранились друг от друга, как только к ним подошли аббатиса и сестра Альбранта, обе серьёзные и безмолвные.

— Где мой отец? — спросила Филиппина, озвучивая немой вопрос монахинь.

— Ему пришлось задержаться в Сассенаже, — ответила Сидония. — Но тебя заберу я.

— Я в этом сомневаюсь, — сухо бросила аббатиса. Сидония выдержала взгляд настоятельницы. Предлагая барону Жаку поехать вместо него в Сен-Жюс де Клэ, она знала, что столкнется с трудностями, поэтому достала из рукава рекомендательное письмо, которое ее любовник позаботился составить.

— Иди и собери вещи, Филиппина. А нам с аббатисой нужно уладить кое-какие формальности.

Брови аббатисы сошлись над переносицей. Какая самонадеянность! Она приняла неприступный вид и бросила Сидонни:

— Следуйте за мной!

Та повиновалась без слов.

Как только дамы вышли, сестра Альбранта ласково погладила Филиппину по плечу.

— Идем, моя Елена, — сказала она грустно. — Похоже, пришло время тебе нас покинуть. Пусть эти двое там воюют, а мы пока соберемся. Хочу дать тебе несколько советов и открыть пару-тройку секретов.

— Притворяться бессмысленно, вы мне не нравитесь и я не испытываю к вам хоть сколько-нибудь уважения, — без обиняков заявила аббатиса, как только за ними с Сидонней закрылась дверь ее кабинета.

Женщины стали друг напротив друга. Их взгляды встретились.

— Я бы удивилась, услышав иное, преподобная мать.

— В таком случае покончим с этим поскорее, — сказала аббатиса, направляясь к письменному столу — своему надежному убежищу.

Сидония стояла и смотрела, как она садится и твердой рукой ломает на послании печать. Понимая, что сесть ей не предложат, она позаботилась о себе сама, категорически отвергнув навязываемую ей монахиней роль подсудимой на суде. Аббатиса пробежала глазами по листку, исписанному элегантным почерком барона Жака, потом отложила письмо в сторону.

— Этот верительный документ не наделяет вас правами в полной мере, — начала она.

— Совершенно верно, однако он налагает на меня определенные обязательства, а именно: вернуть оклеветанную и униженную дочь ее отцу. С вашего согласия или без него.

— Чтобы воспитать ее по собственному образу и подобию, я так полагаю, — криво усмехнулась аббатиса.

— Я воспитана лучше, чем вы, судя хотя бы по тому, как выглядит бедная Филиппина!

Аббатиса сцепила зубы, таким сильным было желание немедленно выставить эту нахалку за дверь. Руки ее, лежавшие на столешнице, сжались в кулаки.

— Барон требует объяснений, фактов, и я вам их предоставлю, — громыхнула она. — Только что в лечебнице вы видели одну из жертв недостойного поведения вашей кузины, мессира Лорана де Бомона, с которым даже не сочли возможным поздороваться.

— Он спал, — отметила Сидония, пожимая плечами. Если это все, что аббатиса может поставить в вину Филиппине, она, Сидония, быстро утрет ей нос…