– Всё, мужики, отбой! Движки мы раскидали, дефектную ведомость я составил ещё утром, завтра привезут запчасти и мы уже часам к семи их пересыплем, а сегодня короткий день. В душ и можно разбегаться по домам.

Шнырь не уходил и я знал, чего ему хочется. Мы быстро помылись и дружно, всей толпой, вышли из душевой. Вот тут-то он и подошел ко мне, чтобы нагло потребовать:

– Эй, Кулибин, так ты же в нашей бригаде ещё не прописан. Это непорядок. Пошли в кафешку, выставишь нам выпить.

Широко улыбнувшись, я громко рассмеялся и сделал рукой знак. Мои товарищи по работе быстро отошли от нас, а Женька и Ваня Бутримов, сорокалетний здоровяк, закрыли ворота изнутри, чтобы эта мразь не сбежала. Шнырь был настолько уверен в себе, что даже не поморщился. Он стоял рядом напротив меня и нагло ухмылялся, всем своим видом показывая, что намерен сегодня хорошо погулять за мой счёт. Я расхохотался и воскликнул:

– Шнырь, козёл драный! Неужели ты думаешь, что я выставлю тебе поляну? Да, ты просто о**ел, петух! Чтобы я, слесарь пятого разряда, поил какую-то шваль, да, я тебя скорее задушу, гнида. Тем более, мразь, что ты требовал, чтобы дочь Веры, совсем ещё ребёнок, которой три месяца, как исполнилось пятнадцать лет, отсосала у тебя. Петух, ты у меня сам сейчас отсосёшь.

Если Шнырь действительно тот, за кого он себя выдаёт, то одного этого уже должно по воровским законам хватить, чтобы убить меня. Иначе его самого отпетушат даже на воле. Глаза Шныря налились кровью, он взревел и быстро сунул руку в карман, в следующий момент его здоровенный кулак, на пальцах которого блестели стальные кольца настоящего, фирменного кастета, полетел мне навстречу, целя в кадык. Этот удар меня совершенно не устраивал, я отбил его блоком, взял Шныря на «мельницу» и шваркнул на пол. Однако, эта гадина была поопаснее Сипеля. Уголовник быстро скоординировался и не упал, а приземлился, мгновенно вскочил на ноги и снова бросился на меня, ревя от ярости. Только на пятый раз я позволил ему ударить себя и не смотря на то, что Шнырь достал меня, его кастет всего лишь разодрал мне скулу. Всё, удар по личику бедного мальчика нанесён, я в крови и потому уже в следующий момент перешел в атаку и принялся жестоко и больно избивать эту подлую гниду, не давая ему упасть на пол, но и не ломая ему костей.

Этим я занимался минут десять, давая выход своему гневу и Шнырь не знал, где ему найти угол, чтобы спрятаться. По морде я его не бил специально. Когда же у него иссякли силы, я несколькими ударами парализовал его ноги и руки, а так же сделал так, что он онемел, после чего схватил левой рукой за волосы, наклонился к нему и прорычал:

– Запомни, Шнырь, я малолетка, понял? А ты, падаль, знаешь, что у малолеток на зоне законы жестче, чем на взросляке. Тоня Авдеева моя одноклассница, всё равно, что сеструха. Ты, тухлый краб, дотронулся своими кривыми клешнями до моей сеструхи и за это я, как всякий крутой пацан, должен тебя грохнуть, но мне в ломы мотать из-за тебя срок и жрать на киче баланду. Поэтому, козёл, я тебя при всех своих друзьях опущу. Шнырь, я тебя отвафлю и ты, мразь трусливая, даже рукой не махнёшь. Тебе понятно это или ты шлангом прикинулся и не отсвечиваешь?

Крепко вцепившись в волосы подонка, я с силой встряхнул его и он глухо замычал. Мне вовсе не требовалось делать фейсел и кончать на его поганую морду. Подождав, когда мои теперь уже точно друзья, никто ведь из работяг не побежал меня закладывать, соберутся вокруг нас, я просто расстегнул ширинку, вывалил член, свою мужскую красу и гордость, и несколько раз мазнул концом по трясущимся от ужаса губам Шныря. Всё, с ним было покончено. Застегнув ширинку, я хищно скрючил пальцы и ударил его всей пятернёй по пяти точкам сразу, которые назывались по-китайски «Сун-ци», понятия не имею, что это такое, но тело Шныря освободилось от оков паралича и он, прижав руки к лицу, дико, по-звериному, громко завыл. Я ещё громче рявкнул:

– Молчать! Слушай меня внимательно, Шнырь, ты теперь опущенный, ты хуже петуха, ты вафлёр. Если мои друзья вызовут сейчас ментов, то ты уже через час будешь в камере, а мои друзья из ментовки скажут твоим сокамерникам, что ты сделал с моей сеструхой и что с тобой за это сделал малолетка по прозвищу Кулибин. Шнырь, до утра ты не доживёшь. Трахать тебя будут хором, всей камерой, а под утро утопят в параше. Мне это на фиг не нужно, я не стукач. Потому сейчас ты под конвоем отправишься домой, соберёшь свои гнидники, переночуешь под забором у Вани Бутримова, а завтра утром выпишешься и уедешь из города. Теперь тебе навсегда заказана дорога на зону, мразь, как только ты там появишься, менты тут же сделают объяву. Так что уезжай в деревню и там либо лезь в петлю, либо живи тихо.

Напоследок я забрал у подонка кастет. Это было фирменное золлингеновское изделие с выгравированными на нём фашистским орлом, сидящем на свастике с одной стороны и сдвоенными молниями СС с другой. Трое добровольных конвоиров пинками подняли Шныря и тот даже не посмел поднять головы, да, и сил у него не было. Мне быстро смыли кровь с лица перекисью водорода, шрам на скуле был гарантирован, и я сам заклеил глубокую ссадину медицинским клеем «БФ», позвонил Толкачу, попросил его срочно приехать к нам и помчался домой. Женя приехал туда немного раньше меня и увидев мою рассечённую скулу хотел было вызвать по рации скорую помощь, но у нас имелись дела и поважнее. Я быстро рассказал Толкачу обо всём и он проворчал:

– Да, Карузо, жестко ты приземли эту птицу. Теперь ему точно нужно срочно и, главное, незаметно линять из нашего города. Слушай, а может быть ты напишешь всё-таки заявление, Боря? Вот тогда ему точно будет конец. За такие дела его даже вчерашние дружки обязаны убить. Упрямо мотнув головой, я объяснил:

– Женя, тогда мне придётся воевать со всем уголовным миром. Сам-то я этого не боюсь, но мне страшно за Ирочку, а если я дам ему уйти, то ни одна уголовная тварь меня пальцем не тронет потому, что я крутой пацан в своём праве и не стукач.

Мы вошли в дом. Отца не было дома и женщины, увидев меня с разбитой мордой, чуть было не зарыдали и я крикнул:

– Тихо! Всё нормально! Я сам подставился под удар, чтобы этот негодяй разбил мне лицо кастетом. Так было нужно, а теперь, Вера Борисовна, пойдёмте, мы отвезём вас и Тонечку домой, а про это, – я коснулся рукой раны, – даже не думайте. Не такая уж и большая жертва ради друга.

Толкач всё же связался по рации с отделом и начальник паспортного стола сам задержался на работе, чтобы лично выписать из дома Веры Борисовны Шныря. Уже двое сотрудников милиции отвезли его на вокзал и он исчез навсегда. Вера Борисовна ушла, прижимая к груди домовую книгу и мы остались вчетвером в его кабинете. Ирочка ни за что не хотела отпускать меня одного. Улыбаясь, этот пожилой мужчина спросил:

– Чем же это он тебя так, Борис? Я достал из кармана кастет, положил на стол и сказал:

– Вот этим, Андрей Николаевич. Повертев кастет в руках, то сказал, кивая:

– Знакомая вещица, однако. Такие у эсэсовцев в концлагерях были и не только. – Указав на свой шрам на виске, он с весёлой улыбкой добавил – Такая же отметина, Боря, и я своему фашисту кишки выпустил, но ты поступил ещё жестче, ты эту мразь в грязь втоптал и поскольку отпустил, то его воры всё равно найдут. Из-под земли достанут и на куски порежут. Толкач взял кастет и положил его к себе а карман:

– Тебе он может только повредить, Борис, а я его у себя в кабинете к сейфу болтом прикручу. Будут спрашивать, так и стану отвечать, что мне его подарил мой друг, который хотя и малолетка, а будет покрепче характером, чем кто угодно из всей их поганой братии вместе взятой, а ещё буду добавлять, что ты наотрез отказался писать заявление в милицию. Тогда, Боря, ни одна уголовная мразь тебе точно не посмеет сказать ни слова.

В четверг я работал только до обеда, но не смотря на это успел сбить две хорошие шабашки и присоединил к семейному бюджету ещё стольник. В два часа дня мы с Ирочкой, одетой в парадную форму, садились в «Икарус», чтобы выехать вместе с гонщиками из ГАИ и их болельщиками на ведомственные соревнования – чемпионат Юга России по скоростной езде на патрульных машинах ГАИ. Он проходил, почти как гонки формулы один, в пятницу проводились предварительные заезды, по итогам которых двадцать пять лучших экипажей допускались к основной, субботней гонке. Вот только трасса имела странную форму вытянутого треугольника, но зато её перекрыли на время гонок и потому ничто не мешало гонщикам мчаться по ней на полной скорости, чтобы преодолеть двести сорок километров, сделав пятнадцать кругов. Гонка проходила в соседней области, рядом с областным центром и в ней принимали участие представители сорока пяти крупных городов Российской Федерации, а также гонщики из Закавказья, так что народа приехало много.