Поезд ушел. В Москву. Но кто мне мешает сесть в следующий? И – в Москву. Возможно, что так и сделаю. Не знаю когда только. Не сегодня. Сегодня мне уже пора к «Астории». А в двадцать ноль-ноль – к «Пальмире», давненько я там не бывал, не пивал, не едал.

Разговор у «Астории» получился коротким. Я припарковался ровно в назначенный срок, и тут же поспел «мерседес» Тихона. По пять человек с каждой стороны, сказал Тихон. Их, наших, и было пятеро – из «мерседеса». Я – шестой. Нет, я – один из пяти. А шестой – Тихон, сам-шестой. Так же, как и вторая «высокая договаривающаяся сторона», – они уже были на месте, в скверике: пятеро и сам-шестой – на вид плюгавенький расшарниренный. Не чета огромному Тихону. Только первое впечатление не всегда самое верное, оно чаще всего обманчивое. Учитель Нгуен тоже был этаким плюгавеньким, соплей перешибить… Впрочем, не кулаками ведь пришли махать. Поговорить.

Поговорили. Тихон с плюгавеньким. Один на один. Мы как бы скучали немного в сторонке, на дистанции. Но особенно внимательно и цепко изучали друг друга. У меня были причины быть особенно внимательным: кого выставили черные? Для большинства русаков все они на одно лицо, как китайцы. Но я, работая в «Пальмире» швейцаром, научился различать их всех. Иначе нельзя. Иначе пошутишь насчет свининки с азербайджанцем, приняв его за армянина, – клиента навек потеряешь, а кровного врага обретешь. Так вот, черные выставили… чечню, если не ошибаюсь. Плохо. Чеченская мафия – беспредельная, об их жестокости легенды ходят и не зря ходят. Охота пуще неволи!

Тихон дал нам отмашку. Плюгавенький щелкнул пальцами в сторону своих. Отбой. Договорились. До чего договорились?

Я, естественно, не стал допытываться у Тихона тут же. Мое дело сторона. Попросили быть в пятерке, я был. На этом мои обязательства заканчиваются.

Но Тихон показал мне взглядом, садясь в «мерседес», что готов перекинуться со мной парой слов. И я готов. И я следовал на «вольво» Сереги Шведа за «мерседесом», пока Тихон не высадил бойцов и не мигнул мне огнями – пересаживайся.

Я пересел…

– Вот им, а не Питер! – резюмировал Тихон, рубанув ладонью по своему локтевому суставу, и взметнувшийся кулак чуть не пробил крышу «мерседеса». – Двенадцать часов я им дал! Достаточно! Чтоб духу их не было!

Я выразил лицом осторожное сомнение.

– Что щуришься?! Я не шучу! Я так Джемалу и сказал: если хоть одного увижу через двенадцать часов, лично помидоры поотрываю! Это мой город.

Я не спешил стирать с лица сомнение. Черных, а тем более чеченцев, знал неплохо: силу они признавали, угрозы – нет. Базар, скандал – их обычный стиль общения. Лучше было промолчать, но – сделать. То есть вгони Тихон в скверике плюгавенького Джемала по шляпку в землю – я бы мог предположить, что через двенадцать часов днем с огнем черных в Питере не сыскать было бы. А теперь могу лишь предположить, что история хорошо не кончится. Но – не мое дело. Для МЕНЯ оно к лучшему, что Тихон ограничился разговором, не стал вгонять по шляпку – а то пришлось бы поучаствовать. Мое же дело – сторона, я – сам по себе. Не так ли? Не мне Тихона учить-наставлять.

Он, правда, и сам чувствовал некоторое неудобство: вроде все сделал правильно, как надо, но что-то не так… Потому все больше распалялся, заводил себя, краем глаза следя за мной – как отреагирую.

Я реагировал соответственно: многозначительно кивал, изрекал время от времени неопределенное «м-да-а» и как бы ненароком пару раз взглянул на щиток с часами. Мол, квиты, а дела у каждого свои – вот и мне скоро пора будет по своим делам, которые никак не пересекаются с делами Тихона.

Оказалось – пересекаются.

– В Москве им, сучарам, тесно стало! А?! Питер решили прибрать! Рынки – их! Валюта – их! Кооператоры – их! Бляди – их! Эх, судьба Беса хранит! Попадись он мне, встреться без свидетелей!.. Я, конечно, русски-балда, но я бы этому бесу такого хвоста накрутил! Пушкин бы слезами зависти облился!

– Ты о ком, Тихон? – что-то меня зацепило.

– О Бесе. В Москве окопался, гад. Плотно сидит, не достать. Вот и сидел бы! А то к Питеру лапы тянет!

– Какой Бес?

– Бес. Бесо. Сегодняшний Джемал – в его первой тройке, в чеченской.

– Бесо… Такой… лет сорок… Шрам тут… на щеке. Как у этого… ну, этого… художника.

– Не знаю никакого художника на хрен! Но, да, точно. Ты что, знаком?

Как сказать. Я вообще-то, по правде сказать, тоже не знаю толком никакого художника на хрен. Только благодаря Фэду Каширину и запомнил: Шемякин. По телевизору как-то показали, и дядя-Федор буквально влип: «Вот, гляди! Вот – человек! А я так, дерьмецо-с!». Из-за шрама только и запомнил. И внимание обратил на Бесо только из-за шрама. А так – мало ли «больших людей» в «Пальмиру» приходит. Мы мелких там не держим, да и сами костюмы носим не сорок четвертого размера.

– Бо-ольшие люди! Из Москвы! – предупреждающе шепнул мне… Резо Чантурия, тараща глаза, когда месяца три назад завалил к нам в «Пальмиру» с гостями (Да-арагие гости, Саша!»).

Дорогие гости выступили по полной программе – пальцы в перстнях, расплатились долларами, сняли курочек, вылакали море – ни в одном глазу, за пять штук подбивали добровольца на «Вильгельма Телля» (Олежек Драгунский чуть не согласился, жаден, падла… но Юрка Христом-богом умолил оказаться). «Вильгельм Телль» – понятно, да? Человек с яблоком на макушке у стены, а гости в него нож бросают.

Обнимались, помнится, они – Резо и Бесо.

– Ну так что?! Знаком с ним?!

– Виделись. Разок. Не по делу. Давно… Тихон, а почему – Бесо? Он, ты же сказал, чечня.

– Да все они повязаны! Чантурию знаешь? Реваза?

Фокус! Покус! Уж кого-кого…

– Перестрелку в «Садко» помнишь? Когда Ренделя положили? Ну! Мои бойцы уже решили – наповал, но все-таки погрузили в машину и – к доктору. Вот Чантурия Ренделя и сшивал. Бойцы чуток перестарались: наставили стволы и с прицела не снимали, пока операция не закончилась. Но Реваз этот – мужик! Не дрогнул, сшил, из могилы вытянул. А Рендель нам живой нужен был, поспрошать хотелось у него, не он ли стрельцов в «Садко» привел? Имелись, понимаешь ли, основания… – Тихон смолк. Судя по отрешенности, мысленно восстанавливал прошедшее-ушедшее, брезгливо пошевелил челюстью.

– Ну и?..

– Что? А-а-а… Ссучился, говнюк!

– Чантурия? – я-то понял, что речь не о Резо, но мне важнее было направить мысли Тихона в нужное русло.

– Почему – Чантурия?! Рендель, царствие ему небесное.

– Его же сшили, ты сказал.

– Сначала сшили. Потом опять распороли.

– А Чантурия?

– Что – Чантурия? А! Это я к тому… пока ребята его на мушке держали, он все приговаривал… Знаешь, как доктора приговаривают за работой?

Я молча кивнул: еще бы! не далее как вчера! бр-р-р!

– Вот он и бормотал, чтобы ребятки мои не перенервничали, не выстрелили сдуру. Мол, больному очень плохо, но скоро больному станет хорошо, вот и друзья больного очень за него переживают, а когда за хорошего человека друзья переживают, хороший человек быстро поправляется, а у него, у Чантурии, тоже большие друзья, наверное даже знакомые, у него среди друзей даже Бесо есть, очень хороший человек, из Москвы… Короче, как бы предупреждал: свой, свой я.

Я глянул на часы уже демонстративно – запас времени был еще весьма солидный, но требовалось показать Тихону, что тема меня не очень-то занимает (если бы!).

– Торопишься, Саша?

А вот обидеть Тихона никак не хотелось. Он и не подал вида, что задет. Но я-то ощутил. И чтобы загладить неловкость, предложил:

– Не откажешь хлопнуть по рюмочке? Мне в «Пальмире» надо быть…

– По делу?

– По личному.

– Отчего ж не хлопнуть.

Да. Да-да. Да-а-а… Да-а-авненько не бывал я в родной «Пальмире». Все по-старому. И все по-новому. Ни Мезенцева, ни Грюнберга, ни Олежека Драгунского.

А Юрка-то! Юрка удержался. Теперь он – старожил, «дед». Обра-адовался: «Саша! Саша!!!». И бегом навстречу из-за стойки. Средневес-крепыш на входе моментально про- считал-уяснил: свои, и еще какие свои. Дверь не открыл даже, а распахнул. Достойная растет молодая смена, Александр Евгеньевич! Незаменимых у нас не бывает. Грустно… Хоть и весело.