В судейской ложе мирно спал в специально принесённом сюда кресле фабрикант Таде. Доктор Лафарг посчитал пульс на его руке, поочерёдно приподнял каждое веко, поднёс ухо ко рту и послушал дыхание. Гости, перешёптываясь, следили за эскулапом.

— Ничего опасного я не нахожу, — произнёс, наконец, лекарь.

— Что? — крикнул Вийт. От него отшатнулись стоявшие рядом, и он понял, что говорит слишком громко. Тогда величайший из дедуктивистов переспросил, постаравшись говорить тише: — Что?

— А вот с вами всё серьёзнее, — повернулся к нему Лафарг. — Вы и ваш помощник часик-другой вообще ничего слышать не будете!

— Что? — переспросил сыскной надзиратель и вновь не сумел соизмерить голос.

Лекарь покачал головой, достал из своего чемоданчика тетрадь, стальное перо и непроливайку, начал что-то писать.

— Кто ещё из присутствующих ощущает сонливость? — спросил следователь, прочитав записку доктора. Он вновь говорил слишком громко.

Все лишь недоумённо переглянулись.

Фирс забрал у врача тетрадь.

«Пунш пили только Таде и…»

Истопник ещё писал, а Вийт уже бросился к гигантской золотой чаше.

— Кто-то подмешал в напиток снотворное? — пробормотал Ронислав Вакулович, глядя на пестрящую мелкими пузырьками чёрную поверхность напитка.

Его натужный голос слышали все.

— Нас отравили! — истошно завопила госпожа Квят, женщина солидная, уважаемая, но с большим воображением. — Яд! Мы все умрём!

— Что? — спросил полицейский надзиратель, прислонив ладонь к уху.

— Доктор, доктор! — кричала дама, бросаясь к ногам лекаря. — Спасите! Молю, спасите!

Лафарг порылся в саквояже и достал небольшой виал тёмного стекла. Подобрал с ближайшего стола хрустальный бокал, налил немного остро пахнущей жидкости, с сомнением посмотрел на госпожу Квят, плеснул ещё чуть-чуть и, наконец, протянул сосуд страждущей.

— Это противоядие? — с надеждой вскричала грандкокет.

— Это успокоительное, мадам, — произнёс врач.

Вийт тем временем понюхал остатки пунша в кубке. По-видимому, он ничего не учуял, поскольку сразу же макнул в жидкость палец и слизнул каплю.

— Вкусно! — пробормотал он. Потом поворотился к эскулапу. — Лафарг, есть возможность определить, не подмешано ли сюда снотворное?

От его голоса задрожали на подносах фужеры.

— Бромид должен иметь сильный запах, — задумчиво ответил доктор, подходя. — Хлоралгидрат горький… Разве что настой мышника…

— Что? — проорал сыскной надзиратель.

Лекарь не обратил на него никакого внимания. Он порылся в саквояже, не нашёл искомого и, пожав плечами, с сомнением вытащил оттуда медную сеточку.

— Ну, давайте же! — проскрипела графиня-мать, как и все, неотрывно следившая за доктором. — Нам ещё в оперу сегодня!

Лафарг отвлёкся, чтобы учтиво улыбнуться. Потом отлил в чистый бокал пунша, поднёс сосуд к огню и довёл жидкость до кипения. Едва медная сеточка соприкоснулась с бурлящим напитком, содержимое фужера стало алым.

— Мышник! — крякнул доктор.

— Что? — завертел головой Вийт.

Ближайший половой поставил свой поднос на стол, выхватил из рукава гусиное перо, макнул его в малиновый сироп к пирожным и написал на манжете: «Мышник».

— Ага! — задумчиво покивал детектив.

— Какой ужас! — вскричала всё та же страждущая мадам Квят. Проверьте мой бокал!

— И мой! И мой! — бросились к лекарю иные зрительницы.

Графиня-мать с каменным лицом отошла от них подальше.

Пока Лафарг один за другим подогревал фужеры — без каких-либо результатов — и одновременно при этом расширял свой круг семейств-клиентов, сыщик осматривал пустые бутылки, оставшиеся после наполнения кубка.

— Как бы не обнаружилось, что вино подменили, — говорил он голосом, разносившимся по всей судейской ложе. — Фирс, проверь пробки! Нет ли проколов шприцем!

Истопник, конечно, его не слышал. И тем не менее, уже вертел в руках феллемы.

— Лафарг! — сказал, а точнее, крикнул Вийт, подавая доктору фужер. — Я слил сюда следы ломбардского из бутылок.

Лекарь с готовностью повторил свой фокус. Снотворного не обнаружилось.

Фирс тут же протянул ему ещё два бокала.

— В один я собрал остатки сока танжеринов из кадки! — прокричал помощник непревзойдённого дедуктивиста. Голос у него тоже оказался надсадным, слишком громким. — В другом сосуде чудом сохранились льдинки из вёдер.

Результат вновь оказался отрицательным. В обоих случаях.

* * *

— Кто-то влил в Кубок снотворное… — задумчиво пробормотал Лафарг. Спохватился и принялся быстро строчить для Вийта в тетради.

— Уверена, дворецкий вне подозрений! — проворчала старая Мйончинская. — Именно потому, что мы все сейчас о нём подумали!

На горделивом лице дворецкого не дрогнул ни единый мускул.

— В составных частях пунша следов снотворного нет, — продолжал лекарь, ни на мгновение не отрывая перо от бумаги. — Значит, отраву добавили в уже готовый напиток… — доктор покачал головой. — Но как? К чаше ведь могли подойти только соревнованты! И происходило всё действо на глазах десятков гостей!

— Сколько мышника нужно для такого эффекта? — Вийт кивнул на Таде.

— С учётом общего количества пунша? И телосложения его превосходительства? — врач пожал плечами и написал: «Нужно было влить в Кубок не менее полуведра насыщенной настойки».

— Полведра! — вскричал Вийт удивлённо. — Такое количество в перстне не пронесёшь…

Тут какая-та мысль посетила Лафарга.

— Но позвольте! — вскинулся он. — Позвольте! Все участники Гонок пили из Кубка! Каждый пил! До дна! Не отравил же злоумышленник сам себя!

— Что? — вызнавальщик чувствовал, что сказано нечто важное, но не услышал ни звука.

Врач стал писать в тетради.

Фирс тем временем подтолкнул локоть Вийта. Кивнул в сторону гоночного поля.

Чёрные гусенички составов уже приблизились к первому повороту. Из головы каждой била в небо струя обильного дыма. Впереди нёсся Мйончинский, за ним, отстав на длину поезда, Сташко, в полуверсте за ними был Корстини.

— Слишком быстро! — произнёс, вглядевшись, доследчик. Он говорил под нос, но получалось громко, на всю залу. — Так они могут сойти на повороте с рельсов!

Публика в испуге замерла.

Несколько долгих секунд в судейской ложе висела мёртвая тишина. Даже хроникёры умолкли. Потом, будто услышав сыскного надзирателя, стали замедляться первые два паровоза. Машина антрепренёра едва не настигла их, но и она в конце концов притормозила.

Мйончинский вошёл в поворот на огромной скорости, не менее двадцати вёрст в час. Его локомотив сразу же заметно накренился. Из-под колёс сыпанули снопы искр. Из прицепного открытого вагона на землю лавиной посыпался уголь. В воздух поднялось чёрное облако, сквозь которое вверх ударил белый столб пара. До судейской ложи донёсся протяжный, панический гудок.

Публика всхлипнула в ужасе.

Локомотив графа выскочил из угольной тучи, всё ещё заваливаясь на один бок. Он продолжал тормозить, но крен не исчезал. В последний момент, когда, казалось, машина должна была перевернуться, паровоз вдруг выпрямился, и состав, наконец, вышел из поворота.

Опасный участок остался позади, Мйончинский мог бы начать разгоняться, но перепуганный экипаж продолжал тормозить.

Сташко замедлился вполне успешно, видно управление паром у него было более совершенным. Лёдщик прошёл поворот, вынырнул на прямой отрезок пути, но вновь набрать скорость, несмотря на все усилия, не мог.

Корстини же тормозил так долго и так тщательно, что его состав в конце концов остановился прямо перед поворотом. Из трубы локомотива продолжал бить дым, но паровоз не двигался.

— Они все отравлены! — вскричал детектив, стремительно поворачиваясь к доктору. — Лафарг, хватайте упряжку и неситесь к антрепренёру! Ему, похоже, хуже всех, но он хотя бы стоит на месте. Я же попытаюсь спасти лёдщика и графа!