У Вольки в голове тоже слегка прояснилось. Конечно, как это он сразу не догадался! Все эти свиньи, все эти крысы — это же все из гороскопов! Вот это дело! Как же теперь быть? Как же он, Волька, сразу не догадался? А теперь эти точно подумают, что он какой-нибудь отсталый. Какой-нибудь несовременный. А ведь и нужно-то было всего ничего — поддержать разговор. Порассуждать о животных и их повадках. Тьфу!

— Да-а! — протянула тетя. — Уму непостижимо, что где-то не придают значения гороскопам. Да-а! Город есть город, провинция есть провинция. И никогда им не встретиться… А может быть, это и к лучшему. — Говоря это, Анастасия Ивановна достала маникюрный набор и принялась за ногти.

Тем временем Инна перестала хохотать и тщетно пыталась придать лицу былое скорбное выражение.

«Ну, это ладно, — подумал Волька. — Это выяснилось. Это гороскопы. Но что пищит, когда они его едят?»

— А вы действительно каратист? — между тем спросила Инна.

— А-а это… — покосился Волька на свою ушибленную руку. — Это да. Каратист. Правда, еще не такой, как Янчик Пузаковский.

— Пузаковский? — заинтересовалась Инна.

— Мой друг. Он, правда, заикается, но это все равно не помешало ему. Потому что он творчески подходит. Я даже думаю, что он китайцев обогнал.

— Это как же?

— Как? Ну, вот как китайцы ломают кирпич?

— Ну, рукой… Об голову еще. Я по видакам видела, фильм с этим… Брюсом Ли.

— Вот именно, — обрадовался Волька, — об голову. А Янчик — головой! Когда я уезжал… За день до того, как я, значит, уехал, он приходит. Я ему: «Ты чего, приперся?» А он, молча так, устанавливает кирпич на палисаднике, на этой… поперечине. Разбегается пр-р — рофессионально… Делает так, — Волька хищно набычился, словно собирался боднуть Анастасию Ивановну в живот, — и ка-ак врежется головой в кирпич!

Анастасия Ивановна перестала царапать ногти своими пилочками и подняла на Вольку заинтересованный взгляд. Инна перестала скорбеть и удивленно прикрыла ладошкой рот.

— Ш-штакетник — хрясь! Кирпич — тресь! Янчик по законам инерции пролетает вперед, в шиповник. И как заорет там! В колючках!

Волька окинул взглядом притихших попутчиц. Те сидели с открытыми ртами.

— Убился? — предположила Анастасия Ивановна.

— Куда там. Это вы Янчика не знаете. Хуже. Все сбежались! Даже с соседней улицы прибежали. Представляете? Никто не понимает, в чем дело! Штакетник валяется поломанный, Янчик в кустах торчит ногами вверх! Только им разве объяснишь, что это каратэ. Что поперечина, ну, доска эта старая, наверное, была, может, ей в обед сто лет и она вся сгнила, а тут Янчик по ней головой… А когда Янчика достали из колючек и он увидел весь размах разрушений, так он даже заикаться перестал. Вылечился. Вот. А потом, как назло, за ним папа прибежал. Тут Янчик, как его увидел, сразу опять заикой сделался. Представляете? Обидно, да? — И Волька скорбно потупился.

За окном вдали, у зеленой каймы горизонта, медленно поворачиваясь, плыла церковь с полуразрушенными куполами… Словно игрушка, которую рассматривают на ладони.

— Представляю… — нарушила тишину Инна, соболезнующе поводя курносым своим носом.

— Ничего вы, Инна, не представляете, — горько заметил на это Волька. И действительно, разве могла эта Инна, с таким бесчувственным выражением лица, представить, как тащили Янчика Пузаковского за ухо домой? А он шел, плакал и, как герой, повторял: «Од-дин п-приемчик! То-только од-дин!»

— Впрочем, — произнесла ехидно Инна, — мне действительно сложно представить, меня ведь не били кирпичами по голове. В детстве.

«Ой, ой, ой, — подумал на это Волька, — ее не били по голове! А может, зря не били! А то б не выпендривалась с таким тоном, голосом и видом». Впрочем, девчонки ни черта не врубались в каратэ. Проверенно! Поэтому Волька даже обиделся. А Анастасия Ивановна ностальгически вздохнула:

— В наше время кирпичи были как кирпичи. Просто их умели обжигать. Поэтому, наверное, каратистов было мало. Разве что на кладбище, — и перекрестилась, словно отмахиваясь от каратистов, как от назойливых мух. — Однако голова раскалывается… Погода, наверное, меняется.

«Ну, отмахнуться вам не удастся!» — решил Волька, которому нужно было для поддержания своего авторитета на чем-то отыграться за плохое знание гороскопов.

Нужен был убедительный довод, решительный поступок, который поднял бы значение каратэ в глазах попутчиц до уровня гороскопов. Волька чувствовал, что делает что-то не то, но остановиться уже не мог. И это не из-за глупости или вредности, а из принципа. Сейчас бабуля. Если бы она могла видеть происходящее, заметила бы: «От-от. Весь в деда Данилу. Тот тоже упрямый был, не приведи Господь».

Волька взял подстаканник и сунул его Анастасии Ивановне:

— Лупите!

— Как?! Этим?! — опешила тетка.

— Лупите, лупите, не бойтесь, я тренированный… — И Волька хладнокровно подставил затылок тетке под удар. Но та почему-то наносить удар не спешила. Скорее всего боялась. Если честно, то именно на это Волька и рассчитывал.

— Нет, я не могу, — тетка осторожно отодвинула подстаканник на край стола. — Я убить могу. Не туда еще тресну.

Волька незаметно вздохнул с облегчением и расслабился. Он все правильно рассчитал. Тетка оказалась именно такой, какой ей и положено было быть в ее возрасте, — сердобольной и ответственной. Теперь можно было чувствовать себя значительно и весомо. И плевать он, Волька, хотел на все гороскопы. Он — каратист. А значит, лицо само по себе значительное. И интересное для окружающих.

— Я еще немного потренируюсь… — важно объяснял Волька, постукивая пальцами по столешнице. — Тем более, что ила воли тоже должна соответствовать. Без силы воли удар получается вялым и несконцентрированным. Это точно. Да.

И в этот момент Волькиного торжества Инна взяла в руки подстаканник и предложила:

— Давайте я ударю, тетя.

Волька опешил от такого поворота событий, и торжествующее выражение победителя стало медленно сползать с его лица. Осталась только довольно кислая улыбка.

— А ты что, умеешь? — спросил Волька так, будто утопающий за соломинку ухватился. Он еще надеялся на чудо.

— Я постараюсь, — вполне серьезно пообещала Инна, взвешивая в руке железяку. — Ты, мальчик, не волнуйся. Знаешь, как я мух луплю газетой? Если не веришь, спроси у тети. Ни у кого реакции не хватает, а у меня запросто… Только тресь — и амба!

«Вот дура! — мысленно обозвал попутчицу Волька. — Хоть бы башкой своей идиотской подумала! Подстаканник тебе не газета. И я тебе насекомое, что-ли? Прибабахнутая какая-то».

— А это не опасно? — с сомнением в голосе поинтересовалась самая умная на свете тетка Анастасия Ивановна.

«Конечно, очень опасно, — подумал Волька и съежился. — Еще как опасно!»

А Инна сказала:

— Что вы, тетя, какая опасность. Вот если вас, допустим, или меня треснуть — тогда да. А для каратиста это пустяки, тетя. Разминка.

Вольке стало плохо: «Ни фига себе разминка! Об голову подстаканники ломать!» Судорожно вздохнув, Волька уже было открыл рот, чтобы опровергнуть мнение о безопасности, но не смог выговорить ни слова. Объяснять теперь, что он недотренированный, было бы смешно. После всего, что он говорил минутой раньше. Да, кажется, и поздно. И Волька, не понимая, зачем он это делает, положил свою голову на стол, как на плаху. Прижался щекой к теплому пластику и стал смотреть в окно, чтобы не думать.

Поезд как раз проносился сквозь небольшой поселок. Какая-то женщина развешивала на веревке белье. Конечно, ее не били по голове. Иначе бы не развешивала… Мужик, похожий на цыгана, в сапогах и кепке, ковылял куда-то. Его тоже не били… Промелькнула красная водонапорная башня. Ее… Мама! Ощущение предстоящей боли заставило Вольку плотно зажмурить глаза и сжаться. Сердце, казалось, сейчас остановится. «Вот вишу я над пропастью, а веревка сейчас треснет пополам…» — скользнула мысль. Всё!