Орудовать клыками приучали с первых же недель — родители приносили полуживых мышей, лягушек, жуков. Детеныши быстро уразумели, что мясо — основная пища горностаев. Сыт будет лишь тот, кто самый сильный, расторопный, умелый и настойчивый, кто отстоит свою долю, а то и отберет у другого.

Так что нет ничего удивительного в том, что даже в играх у горностаев не обходится без жестокости.

Однако до настоящей грызни дело не доходило: игра кончалась в тот момент, когда приходила мать.

Все бросались навстречу, сбивали ее с йог и дружно требовали молока.

Мать с большой нежностью относилась к споим бесенятам, которые только что точили когти и пробовали друг на друге клыки, переворошили все логово, а теперь с радостными возгласами кинулись на нее. Она вылизывала их мордашки, не забывая лизнуть и под хвостом, ласковым урчанием отвечала каждому попрошайке.

Жизнь всегда дает самые лучшие уроки, в чем горностаи убеждались на собственной шкуре.

Однажды, когда весь выводок бросился навстречу матери, на чердаке появилось чудовище, великан, рядом с которым горностаи выглядели карликами. Детеныши своими глазами увидели, какое страшилище человек. Постоянное беспокойство матери при его появлении в мансарде или па чердаке было не напрасно.

Словно громовой раскат, настиг детенышей предостерегающий оклик матери, как бы ударом кнута разметав их в разные стороны, и они, попискивая, будто перепуганные птенчики, попрятались за разным хламом и охапками сена.

Мать осталась один на один с чудовищем, стоявшим на широко расставленных ногах, могучий великан и маленький зверек, который встал на защиту своих детенышей.

Однако на этот раз все обошлось благополучно человек ушел быстрее, чем появился.

Мать созвала своих малюток, для успокоения и утешения лизнула каждого в нос, и все семейство скрылось под полом.

Птицы отравляли горностаям жизнь, когда отец, или мать, или оба вместе совершали ежедневные охотничьи вылазки в ольшаник за хутором Таммисту. Места им эти нравились, и не без основания. Можно было в любую минуту юркнуть под каменные кучи, укрыться в ежевике или в таволге. Здесь часто прятались от солнца лягушки, мыши промышляли семенами трав, ящерицы вылезали погреться на теплые камни. Здесь всегда, если очень тихо подкрасться и не хлопать глазами, можно чем-нибудь поживиться, добыть мышь или лягушку, схрупать какого-нибудь жука, чтобы заморить наскоро голод. Одно лишь было скверно: там все время приходилось соблюдать величайшую осторожность, — ни расслабиться, ни просто посмотреть с любопытством вокруг. Тут же поднимался крик. Как бы тихо горностаи ни подходили, какая-нибудь птица обязательно их замечала и предостерегала других, а через минуту сюда слеталась целая стая. Птицы кружили над горностаями, раскрыв клювы или растопырив когти. Злее всех были пестрые дрозды-рябинники — они старались клюнуть на лету и преследовали, если пустишься бежать, не давали возможности огрызнуться.

Впереди дрозды, следом с разноголосым визгом славки и пеночки, серый сорокопут и каменка. Они портили кровь всем хищникам, будь то лисица, кошка или горностай.

У птиц были свои счеты с горностаями, которые слопали черного дрозда, разорили гнездо славки, поймали глупого птенца дрозда-рябинника, раньше времени вылетевшего из гнезда. Если прибавить к этому яйца большого крохаля, то у птиц было более чем достаточно оснований отыграться.

Вообще-то нападение на гнездо крохаля нельзя поставить в вину горностаю. Гнездо находилось в дупле очень старой, наполовину сгнившей черной ольхи, которая едва стояла па пологом склоне лощины. Крохаль давно облюбовал это дупло и каждую весну выводил в нем птенцов. В последние годы хозяин хутора Таммисту держал гнездо под неусыпным наблюдением. Даже с, лесником договорился, чтобы старую ольху не торопились пилить на дрова.

Весной приятно было посмотреть на больших крохалей, у которых в брачный период голова и верхняя часть шеи становились черно-зелеными. Они плескались в заливе, высоко взметая брызги, подыскивали места для гнезд на земле под кустами и в камышах. Позже, когда яйца уже были в дупле, Тоомас Кивистик предупредил детей, чтобы они не подходили слишком близко к ольхе и не пугали птиц.

Разве можно удержаться и не рассказать знакомым, что возле твоего дома есть гнездо большого крохаля! Как же не посмотреть самому и не показать другим крупную и редкую птицу, которая залетает в дупло и вылетает из него, словно обыкновенная синица либо всем известный скворец. Как не посмотреть на не оперившихся еще птенцов, которые выпрыгивают из гнезда, проведя в нем лишь несколько часов, и маршируют вслед за матерью к морю. А какие яйца у крохаля — чуть не в два раза больше куриных. Настоящее лакомство для грабителя. Дупло достаточно широкое, каждый может заглянуть внутрь, даже рука свободно в него проходит.

В один ненастный день Тоомас Кивистик обнаружил, что гнездо крохаля опустошили и утащили все яйца — по крайней мере, штук десять. Воры оказались высококвалифицированные — никаких следов не оставили. Не повредили кору на ольхе или мох, местами покрывавший ствол, не примяли траву под деревом. Уж не улетел ли крохаль, сам взяв эти яйца?

То ли ворона похозяйничала в гнезде, то ли какой-нибудь двуногий добытчик принес лестницу и забрал яйца? Ничего нельзя сказать определенно. Одно лишь несомненно: нынешней весной не удастся взглянуть на птенчиков крохаля и сама птица едва ли теперь появится, а может быть, и на следующий год уже не прилетит. Во всяком случае, гнусная история. Жалко крохаля, да и вообще неловко перед всеми птицами.

Все это так. А если предоставить слово обвиняемому или взглянуть на пропажу яиц глазами горностаи? Выло бы противоестественно, если бы горностай вопреки своему естеству не заметил крохаля и его гнездовья. А раз уж заметил, то вполне естественно предположить, что заинтересовался, то есть решил поохотиться. Глаза его буквально горели, когда он выслеживал птицу. Однако в последний момент крохаль успел вылететь из гнезда, и тогда горностай наткнулся на яйца. Сколько их было? Горностай не умел считать даже до десяти. Во всяком случае, они заполнили гнездо до отказа, больше в него ни одного не поместилось бы.

Из осторожности горностай не стал нить яйца прямо в гнезде. Нет-нет, крохаля он не боялся, но, надо думать, постеснялся распоряжаться чужой собственностью в чужой квартире и закатить в ней пир.

Смешно было бы оставить, яйца на месте — значит, их надо унести. И он справился с этим делом гораздо быстрее, чем можно было бы предположить. Челюсти у горностая устроены таким образом, что открываются чуть ли не под прямым углом. Клыки обхватывают яйцо так плотно, что ему некуда выпасть, и вместе с тем настолько бережно, что не повреждают скорлупу. Ну а спуститься внутри полого ствола ольхи головой вниз, держа яйцо во рту, и одним прыжком махнуть в ивовые заросли — для этого особого искусства не надо. На каждое яйцо минута — и вся недолга!

У зверей шерстка блестит от яиц, и сами они наливаются. То ли от крохалиной пищи, то ли от какой-нибудь другой, только ость с бурым подшерстком на летней шкурке горностая-отца действительно приятно поблескивала.

Долг горностаев перед пернатыми в течение весны заметно возрос, и многие представители птичьего царства не упускали случая напомнить о нем, а по возможности и проценты взыскать, выщипывая у горностаев клочки шерсти на горбу. Таков закон жизни: приходится платить по счетам.

Как это ни печально, из дневной охоты возле ольшаника ничего путного не вышло. Разве тебя кто-нибудь подпустит близко, когда такой переполох подняли? Надо исчезнуть с глаз этих горлодеров и отсидеться в какой-нибудь норе на манер жалкого мышонка. А хуже всего, что на крик дроздов запросто могут пожаловать совсем уж нежелательные любопытные вроде канюка да ястреба, а им показываться — непростительная глупость.