— Кстати, — бросила она пробный шар. — Вы хотели задать мне несколько вопросов относительно обстоятельств смерти моего отца. Начинайте.

Цивил недоуменно поднял глаза:

— Что?.. нет, в этом нет необходимости. Обстоятельства смерти полковника Роверты, к счастью, вопросов не вызывают. Цель нашей встречи — наметить шаги в защиту вашей приватности, и я рад, что мы быстро пришли к взаимопониманию. Повторяю: нам очень жаль, что так получилось. Вы можете рассчитывать на всестороннюю помощь, Ева Николаевна.

Даже так. Ну что ж. Это тоже ничего уже не изменит.

— Спасибо, — Эва ослепительно улыбнулась. — Я рада столь трогательной заботе о моей приватности. Однако вы ошибаетесь: в разгаре экзамены, и уволить из школы единственного преподавателя по основному предмету руководство физически не сможет. А сплетни коллег, да и соседей, я как–нибудь переживу. И еще: я не люблю Срез. В вашем досье должно быть записано.

В чем несомненное преимущество демократии перед диктатурой: местных спецслужб можно не бояться. Просто чиновничья инстанция, нудная и нелогичная, местами до абсурда, способная вымотать нервы и довести до истерики, — но абсолютно безопасная для жизни. Хорошо, что они ходят в штатском, а не в лиловых мундирах. Хорошо, что им можно высказать хотя бы малую часть необходимого с точки зрения здравого смысла. И беспрепятственно уйти.

Она встала и оперлась ладонями на стол, глядя на сотрудника поверх монитора:

— Всего доброго. Еще раз спасибо за помощь в организации похорон. Надеюсь, там и увидимся.

— Да–да, разумеется, госпожа Ро… Анчарова. Вас известят.

Ее левая рука почти касалась тезеллитовой рамки. Перед тем как выпрямиться, Эва развернула фотографию на себя: пусть понимает, как хочет. Увидела даму бегемотистой внешности и двух упитанных оболтусов в возрасте где–то на второй–третий и седьмой–восьмой классы. Естественно. А если кабинет все–таки другой — так и в том, первом, примерно такое же фото на столе.

…Она вышла наружу. После хорошо кондиционированного кабинета было не по–июньски душно и парко; наверное, будет гроза. На улице — впрочем, удаленной от центра и потому всегда немноголюдной — не виднелось ни единого человека; по пыльной дороге прогромыхала одинокая развалюха. Эва представила себе хищную стаю журналистов, которые, по идее, должны бы толпиться здесь в ожидании ее выхода; нервно усмехнулась. Какой Лиловый полковник? Кому интересны вчерашние новости? Кому она нужна?

Над асфальтом колебался горячий воздух. Тяжелый, как чей–то взгляд.

Здравствуй, папочка!

У меня всё хорошо, Мы переехали в летнюю резеденцию. Это такой замок поменьше, но зато возле моря. Почему Роза не разрешает мне купатся? Она говорит шторм. А пажи все равно купаются! Шторм очень красивый. Белые–белые волны по всему морю. Море тоже красивое. А Драго боится. Я его просила полетать над волнами, а он не хочит. Говорит что намочит крылья и упадет. Но можно же высоко летать!

Мне подарили водные крылья! Красивые, белые, большие, с перьями, только, тяжелые. Они работают от солнца. Если я хорошо научусь, буду обганять Драго прямо по воде! Но надо, чтобы стал штиль. Я сижу на крепосной стене, смотрю и жду. И пишу тебе письмо.

Чуть не забыла а то Роза будет ругать. Экзамены я здала хорошо. Сеньор Ричес сказал у меня большие способности, особено к языкам. А теперь у меня каникулы и можна не учится.

Почему ты ко мне не приезжаеш? Только не пиши, что у тебя дела. У меня тоже дела. А такое длинное письмо тебе написала! А твои письма все короткие. Жалко.

Драго передает тебе привет. А я целую.

Твоя Эвита

22.05.10

Барышни были в основном тощие и голенастые. Впрочем, попадались и сравнительно кругленькие, по–сосисочному перетянутые поясами: эти перед съемкой затягивали пояса еще туже и клялись: «Я похудею!» Наверное, кто–то из организаторов не любит худышек, иначе пампушечек отсеивали бы еще при входе, на этапе весов с ростомером и бодреньким голоском, который советовал длинноногим пигалицам обратить внимание на питание. Не–длинноногим это не помогало, и они наперебой рыдали в вестибюле.

Самой старшей барышне было лет пятнадцать. Тем не менее, все они старательно изображали многоопытность и сексуальность. У некоторых получалось убедительно. У большинства — смешно. А на фото, черт возьми, должно выйти как минимум красиво.

— Марь–Ванна! — крикнул под руку какой–то идиот; она запорола кадр и гневно обернулась. — Витек швейцарскую бленду продает. Тебе не надо? Недорого.

— Пошел ты… — сообщила она.

Барышни валили нескончаемым потоком; каждой дозволялось принять перед камерой четыре развратные позы, одна из которых всё равно шла насмарку, потому что надо было щелкнуть портрет. Хотелось курить. Хотелось наклацать портретную галерею этих дурех такими, какие они есть на самом деле: например, с рыбьими физиономиями, воткнутыми в зеркальце перед выходом на подиум. А потом послать всех нафиг.

Ага. И перебиваться случайными гонорарами, на фоне которых Толикова шарашкина контора — самый стабильный источник дохода. Пока грант не кончится.

— Перерыв! — зычно крикнул кто–то невидимый.

Барышня, чья очередь вертеться перед фотографом как раз подошла, издала негромкий вой, потрясая кулачками с торчащими кровавыми когтями больших пальцев. Так тебе и надо: Маша не удержалась, сняла. А что, классный кадр, надо будет предложить Толику. Он поставит. И слюни распустит от восторга.

— Нет, Машка, правда, — подскочил давешний идиот. — Бленда — супер! В «Объективе» такая знаешь на сколько тянет?

Она соизволила на него глянуть и вроде бы опознала: пару раз сталкивались лбами на звездных тусовках и прессухах. Кажется, он из какого–то глянцевого журнала… странно, там ведь неплохо платят. Погнали, наверное.

— Чего ж себе не берешь? — осведомилась она.

Он усмехнулся, похлопав свою квадратную сумку на ремне через плечо:

— Себе я недавно покруче справил. Ладно, ты думай, Маха, я Витьке скажу, чтоб до вечера придержал. Пошли покурим.

— Давай.

На ступеньках возле Дома культуры толпились новые претендентки. Каждая полуторная нервно курила; издали, наверное, казалось, что ДК обложили и подожгли. И кто бы мог подумать, что в городе проживает столько нимфеток старшего школьного возраста? Про перерыв, по–видимому, знали не все: задние ряды упрямо напирали на вход, не прекращая дымить. С одной акселераткой Маша столкнулась нос к плечу; и пережила бы, если б длинная сигарета школьницы не вмазалась ей в бок, пропалив, кажется, джинсы! Самое западло, что все соответствующие матюки достались левым барышням, прущим следом. Впрочем, пофиг.

Они с журнальным фотографом пристроились под деревом слева от входа. Закурили.

— Вот коза, — уже выдохшись, в смысле лексикона, сообщила Маша. Осмотрела джинсы: оказывается, сигарета козы не прожгла их, а наоборот, угодила в один из махровых разрезов на бедре. Потому и вышло так чувствительно. Ну ладно, попадись ты мне на съемках!.. если повезет ее опознать, конечно.

— Как оно тебе? — спросил фотограф.

— Что? — Она попыталась вспомнить его имя. Вроде бы что–то простое, без понтов: Коля или Вася. А может, она никогда его и не знала, имени.

Он произвел в воздухе сигаретой неопределенную восьмерку:

— Вся эта бодяга.

— Не знаю. Еще не определилась. Бабки хорошие, а так… Никогда раньше не работала на реалити–шоу.

Кстати, интересно: его уже взяли на проект или пробуют, как ее? А вдруг они конкуренты, претендующие на одно место, точь–в–точь как эти стаи пубертатных барышень?.. Так что нечего ляпать языком. Еще наплетет кому надо, будто у нее нет опыта работы — бабки–то и вправду хорошие. Есть из–за чего интриговать, не считая спортивного интереса.

— И сколько она стоит, та бленда?

Вася или Коля назвал сумму — зашибись! — и Маша, глазом не моргнув, понимающе покивала:

— Поразмыслю. Я еще объектив–призму ищу. Не знаешь, кто–нибудь призму продает?