Подковы гулко выбивали такт по замерзшей глине, Мэри отбросило на сидении ближе к священнику. Она видела, что он отпустил поводья, на губах его застыла улыбка.

— Быстрей, — погонял он, — еще быстрей.

В голосе был азарт, он словно говорил сам с собой. Мэри стало не по себе, немного жутко, было ощущение, что он забыл о ней и перенесся в другой мир.

Теперь она могла лучше разглядеть его профиль: тонкие черты лица, тонкий длинный нос. Фрэнсис Дэйви был не похож на других мужчин, которых ей довелось видеть. В нем было нечто, напоминающее большую летящую птицу — черный плащ развевался на ветру, руки, как крылья. Неопределенного возраста… Он производил странное впечатление. Но вот он улыбнулся ей и стал снова похож на самого близкого человека.

— Я люблю эти болота, — сказал он. — Вас они неприветливо встретили сегодня, вам трудно меня понять. Но, узнав их, как я, вы непременно их полюбите. В них такое очарование, как ни в одной части этой местности. Они очень древние, иногда мне кажется, что они скрывают тайны другой эры. Бог сотворил сначала болота, а уже потом леса, долины, моря. Попробуйте подняться на Рафторт перед восходом солнца и послушайте, как поет ветер в скалах. Вы поймете, что я хочу сказать.

Мэри подумала о своем пасторе в Хелфорде — маленьком приветливом человеке, всегда окруженном ватагой детишек, очень похожих на него; жена его прекрасно делала мармелад. На Рождество он читал одну и ту же проповедь, прихожане знали ее наизусть и подсказывали, когда он запинался. Ей подумалось: о чем проповедует Фрэнсис Дэйви в своей деревенской церкви? Может, он говорит о Рафторте и о том, как светится вода в колодце Дозмэри?

Они теперь проезжали по низкой части дороги, вдоль нее тянулись ряды деревьев, создавая небольшой караул для реки Фоуи; впереди дорога снова шла вверх — их ждало открытое голое пространство. Уже показались высокие трубы таверны «Ямайка», ясно различимые на фоне звездного неба.

Приятное возбуждение, вызванное быстрой ездой, уступило место страху перед дядей Джозом. Пастер остановил лошадь, не доезжая до двора.

— Никого не видно, — сказал он тихо. — Словно все вымерли. Хотите, я попробую открыть дверь?

Мэри отрицательно покачала головой.

— Она всегда заперта на засов, — прошептала девушка, — и на окнах задвижки. Вон моя комната, прямо над крыльцом. Я могла бы залезть через окно, если вы меня поддержите. Дома я и выше забиралась. Рама вверху открыта, если удалось бы влезть на крышу навеса, я легко бы в нее протиснулась.

— Вы подскользнетесь и упадете. Я не позволю вам лезть так высоко, это глупо. Неужели нет другого выхода? Давайте попытаемся войти через заднюю дверь.

— Дверь в бар сейчас заперта, в кухню же — можно пойти посмотреть, — сказала Мэри.

Она повела его к противоположной части дома, но вдруг повернулась и приложила палец к губам.

— В кухне свет, — прошептала она. — Значит, дядя там еще, тетя Пейшенс всегда ложится рано. Окна не завешены, он может нас увидеть.

Она прислонилась к стене. Ее спутник знаком велел ей не двигаться.

— Ладно, — согласился он. — Я сделаю так, что он меня не увидит, только загляну в окно.

Мэри наблюдала, как он, крадучись, подошел к окну и довольно долго разглядывал кухню. Затем поманил пальцем спутницу. На губах его застыла уже знакомая ей улыбка. Лицо на фоне широкополой шляпы казалось совершенно белым.

— Сегодня хозяин таверны «Ямайка» не опасен, — проговорил он.

Мэри проследила за его взглядом. Кухня была освещена одной свечой, вставленной в бутылку. Она уже наполовину обгорела, пламя колебалось на сквозняке — дверь в сад была открыта настежь. Джоз Мерлин сидел за столом в пьяном отупении, уставившись на свечу. Он не шевелился и был похож на мертвеца. Пустая бутылка валялась на полу, горлышко у нее было отбито, рядом лежал пустой стакан. В печи догорал торф.

Фрэнсис Дэйви указал на открытую дверь.

— Можете пройти через эту дверь и сразу наверх, в постель. Дядя вас не заметит. Заприте дверь и задуйте свечу. Вам еще пожара не хватало. Спокойной ночи, Мэри Йеллан. Буду нужен — приходите в Алтарнэн, буду вам рад.

Он завернул за угол дома и исчез. Мэри пробралась в кухню, заперла дверь. Даже если бы она хлопнула со всей силы, дядя бы не услышал этого. Он уже перенесся в свой волшебный мир, мир его пьяных грез.

Мэри задула свечу и оставила его одного в темноте.

Джоз Мерлин пил пять дней подряд. Большую часть времени лежал в невменяемом состоянии в кухне на импровизированной кровати, которую соорудили ему Мэри и его жена. Он спал с широко открытым ртом, и его тяжелое дыхание было слышно на верхнем этаже. Около пяти вечера Джоз просыпался ненадолго, громко требовал бренди и хныкал, как ребенок. Жена бежала к нему со всех ног, утешала, взбивала подушку, давала разбавленный бренди с водой, сюсюкала, как с больным младенцем, сама поила из стакана, а он поводил вокруг бессмысленными, налитыми кровью глазами, что-то бормоча под нос и дрожа, словно замерзший пес.

В эти дни тетя Пейшенс преобразилась. Она проявила такое самообладание и здравый смысл, на которые Мэри считала ее неспособной. Женщина целиком отдалась уходу за мужем. Ей приходилось то и дело менять ему постель и нижнее белье, это проделывалось без тени брезгливости, в то время как Мэри уже близко от него не могла находиться, ее мутило от отвращения. Тетушка не жаловалась, даже проклятия и оскорбления Джоза на нее совершенно не действовали. Случались минуты, когда он подчинялся жене, позволяя обтереть себя мокрым полотенцем без малейшего протеста. Тогда она подкладывала под его тучное тело чистую простынь, причесывала его спутанные волосы, и через минуту он уже снова храпел, как измученное животное, широко открыв рот и высунув язык. Находиться в кухне было невозможно. Женщины перебрались на время в маленькую гостиную. Впервые за все время с тетей Пейшенс можно было вести разумный разговор. Она весело болтала о Хелфорде, о своем детстве; быстро сновала по дому и даже напевала свои старые песенки, легко перебегая по коридору из гостиной в кухню и обратно.

Такие запои с Мерлином случались примерно каждые два месяца, в последнее время чаще, и тетя Пейшенс не могла предсказать, когда наступит следующий приступ. Последний раз виною был визит сквайра Бассата в таверну. Тетя рассказала, что, когда Джоз вернулся с болот, это было в шесть вечера, он выглядел очень расстроенным и раздраженным, сразу заперся в баре.

Пейшенс без лишних вопросов приняла объяснение племянницы, как она заблудилась на болотах, только предупредила Мэри, что нужно быть осторожной на топких местах. На этом тема окончилась, к большому облегчению племянницы. В ее намерения не входило посвящать домашних в подробности ее приключений, тем более сообщать им о знакомстве с пастором из Алтарнэна. Пока Джоз пребывал в кухне, женщины мирно наслаждались обществом друг друга.

Погода стояла пасмурная, холодная. Мэри не хотелось выходить за ворота дома, но на пятый день ветер стих, проглянуло солнце, и, несмотря на свежие воспоминания о недавней не очень приятной прогулке, девушку вновь потянуло на болота. В девять утра хозяин проснулся и стал кричать на весь дом. Сейчас начнется обычная процедура умывания, смены белья и прочего; в доме уже нечем было дышать. Мэри охватило такое отвращение, что она быстро выскользнула за дверь, захватив кусок хлеба на дорогу, и стремительно побежала через большак в сторону болот, испытывая угрызения совести, что бросила тетю Пейшенс одну с ее заботами. На этот раз она решила пойти на Восточное Болото, на Килмар; впереди был целый день, достаточно времени, чтобы неспеша добраться засветло. Вспоминался разговор с пастором. Как ловко он заставил ее выложить все, что таилось в душе, как мало, почти ничего не рассказал о себе в тот вечер! Трудно было представить его с мольбертом на болотах, рисующим с натуры. Вероятно, в это время он производил очень непривычное, странное впечатление: белые волосы, развевающиеся на ветру, птицы, летящие над головой. А он — как пророк Илья в пустыне. Интересно, что заставило его принять сан, как к нему относятся прихожане? Скоро Рождество, в Хелфорде украшают дома ветками омелы, различными предметами. Все будут печь пироги и торты и жарить индюшек, которых откармливали специально для этого случая. Маленький священник с торжествующим видом, изливая на паству благоволение, произнесет традиционную молитву, а вечером заглянет в таверну Трелоуарен пропустить стаканчик джина. А Фрэнсис Дэйви, украсит ли он церковь к Рождеству, призовет ли Божью благодать на свою паству? Но уже одно не вызывало сомнений: в «Ямайке» веселья будет немного.