Оставшиеся побежали за каретой, выбивая дробь башмаками по мокрой дороге. Джоз Мерлин возвышался рядом с племянницей, смотря на нее сверху вниз, пьяно улыбаясь; затем рывком поднял ее на руки и потащил к карете. Жестянщик притормозил. Швырнув ее на сиденье, он крикнул жестянщику, приказав гнать галопом в гору.

Его приказ был услышан бежавшими, некоторые вскочили на подножки и уставились в окно, часть взобралась на сиденье рядом с кучером. Они дубасили лошадь палками и камнями. Бедное животное дрожало, обливалось потом от испуга, летело в гору галопом, таща за собой кучу потерявших рассудок бродяг.

Окна таверны «Ямайка» были ярко освещены, двери распахнуты, ставни открыты, дом жил полной жизнью. Хозяин закрыл рот Мэри рукой и прижал к стенке кареты.

— Так ты хочешь донести на меня?! Ты хочешь выдать меня властям, чтобы дядю Джоза вздернули, как кошку? Ну, что ж, я дам тебе такую возможность. Ты будешь стоять на берегу, ждать прилива. Ты ведь знаешь, что это значит, не так ли? Ты понимаешь, куда я везу тебя?

Она смотрела с ужасом в его дикие глаза. Лицо ее побледнело, как у покойника. Она пыталась урезонить дядю, но его ладонь зажимала ей рот.

— Тебе кажется, что ты меня не боишься? Твои глазки смеются надо мной, ага? Да, я пьян, пьян, как король, пусть земля разверзнется, мне все равно. Сегодня мы повеселимся на славу, все, кто здесь есть, может быть, в последний раз. И ты будешь с нами, Мэри Йеллан, мы тебе покажем кое-что.

Он что-то прокричал своей свите. Лошадь испуганно заржала. Огни таверны «Ямайка» исчезли в темноте.

До побережья добирались более двух часов. Мэри, вся в синяках, лежала в углу кареты в полной прострации. Харри и двое других забрались в карету и втиснулись на сиденье рядом с Джозом Мерлином, отравляя воздух запахом табака, перегара и немытых тел. Присутствие женщины, обессиленной и испуганной, придавало особую остроту их пьяному веселью. Сначала они болтали, рассчитывая произвести на нее впечатление, потом стали заигрывать и напевать непристойные песенки, особенно старался Харри. Мэри эти рожи были особенно невыносимы, но, похоже, именно это их воодушевляло. Они не сводили глаз с ее лица, надеясь увидеть смущение или гримасу омерзения, но Мэри то ли в самом деле не реагировала, то ли делала вид, что ей все безразлично. Голоса их доносились до ее сознания все глуше и отдаленней, локоть Джоза врезался ей в бок, вызывая нестерпимую боль, в голове шумело, глаза застилало туманом; осклабившиеся физиономии троились, становились целым морем оскаленных ртов, как в кошмарном сне. Хотелось спать, забыться, не видеть и не чувствовать ничего.

Когда бандиты убедились, что она не реагирует на их выходки и силы покидают девушку, они потеряли к ней интерес; Джоз Мерлин вынул из кармана колоду карт, и вся компания тут же переключилась на новое занятие, повернувшись к Мэри спиной. Узница забилась еще глубже в угол — подальше от смердящих тел; закрыв глаза, она погрузилась в полузабытье, ощущая лишь покачивание коляски, боль во всем теле и отдаленные гул голосов, но ощущения тоже уплывали, уже не принадлежали ей; вскоре темнота окутала ее плотным покровом, время перестало существовать.

В сознание ее вернул повеявший из открытой двери холодный ветер, она поняла, что карета больше не движется; девушка находилась в коляске одна, все ушли, забрав фонари с собой. Боль становилась невыносимой, тело закоченело, плечи свело от холода, верх платья не высох и сдавливал тело ледяное коркой. Выглянув наружу, она увидела, что дождь прекратился, но ветер не стихал и колючая изморозь била в стекла. Карета была спрятана в расщелине на высокой части берега, лошадь распрягли, она бродила поблизости. Углубление обрывом спускалось вниз, было темно, как в пещере. Звезды спрятались за тучами, ветер здесь не бушевал свирепо, как на болотах, а налетал озорными порывами, принося с собой сырой туман.

Мэри хотела выйти из кареты, но дверца оказалась запертой. Просунув руку в окно, она потрогала отвесный берег — песок и стебли напитавшейся влагой травы. Напрягая слух и зрение, девушка пыталась уловить хоть какие-то звуки, разглядеть местность. С порывом ветра до нее донесся плеск волн, звук знакомый и любимый, но впервые в жизни не желанный, а предвещающий беду. Значит, лощина вела к морю. Высокий берег производил обманчивое впечатление приюта и укрытия, болота этой иллюзии не создавали; но и здесь надежда оказывалась иллюзорной, уносимой грозными звуками штормовых волн. Когда море разбивается о скалистый берег, покой и тишина уже не грезятся — о них забываешь. Вот и сейчас волна откатывается на миг, затем с новой силой налетает на скалы, вздымая землю и унося за собой камни, наполняя воздух ревом и скрежетом. Мэри со страхом представила своего дядю и его подручных внизу в ожидании прилива. Они притаились, до нее не доносилось ни малейшего звука; сейчас, пожалуй, она была бы не против, чтобы кто-то находился поблизости, даже эти негодяи. Ей было жутко, в этой абсолютной тишине, заполняемой лишь ударами волн, ощущалось что-то зловещее. Дело, на которое они шли, их протрезвило, грязные сильные руки скучали по привычной работе.

Теперь, когда сознание вернулось, первая усталость прошла. Мэри поняла, что она не сможет пассивно наблюдать, как они исполняют свой черный замысел, — нужно было что-то делать. Как вылезти из кареты? Окно слишком мало, но можно попробовать: игра стоила свеч.

Что бы ни произошло сегодня, они не посчитаются с ней, свидетели им не нужны: ее, наверняка, убьют. Спрятаться от них невозможно, они знают берег, как свои пять пальцев, далеко она не уйдет, они растерзают ее, словно стая охотничьих псов. Мэри извивалась в проеме окна, но не могла протиснуть плечи, от холода они стали малоподвижными. Цепляясь за мокрую скользкую крышу кареты, девушка тянулась изо всех сил, царапая тело о раму проема, наконец, когда она чуть не падала в обморок от напряжения, ей удалось протиснуться, и она свалилась, ударившись о землю спиной.

Мэри не ушиблась, но испугалась и почувствовала, что кожа на боку расцарапана сильно — появились пятна крови на платье. Она собралась с духом и стала карабкаться по отвесному склону ущелья, не отдавая себе отчета в том, что она делает — у нее не было никакого плана, хотелось только успеть убежать как можно дальше от берега. Мэри не сомневалась, что банда спустилась к морю; увидев перед собой тропинку, беглянка решила подняться по ней к вершине скалы, там, возможно, она сможет лучше сориентироваться. Где-то должна быть дорога — доехала же сюда карета; а вдоль дороги могут встретиться дома, ее кто-то согласится приютить, она поднимет всю округу, если удастся заставить себя выслушать.

Она наощупь пробиралась по ущелью, спотыкаясь о камни, падая, но поднималась и вновь упорно шла вперед. Волосы закрывали глаза, лезли в рот — девушка не обращала на это внимание. Завернув за выступ, Мэри перевела дух и откинула с лица волосы, пытаясь уложить их в узел. Видимо, поэтому она не заметила, что рядом с ней сидит, скорчившись, человек, пристально вглядываясь в полосу узкой тропинки перед собой. Мэри наткнулась на него, ударилась об его голову, на секунду перехватило дыхание, от испуга он перевернулся, и они вместе упали на землю. Человек громко закричал от страха, начал дубасить ее кулаками.

Девушка пыталась вырваться, откатиться подальше, ногтями царапала ему лицо, но он был сильным; повалив ее на бок, он вцепился ей в волосы и стал вырывать их с корнями. Боль пронзила ее, она перестала двигаться. Человек наклонился над ней, вглядываясь в лицо. Мэри увидела гнилые зубы, почувствовала тяжелый неприятный запах. Она узнала Харри, жестянщика.

Мэри не шевелилась. «Пусть он сделает первое движение», — думала она, проклиная себя за оплошность. Ей, как малому ребенку, не пришла в голову мысль, что они выставят дозор. Харри ждал, что она будет отбиваться, кричать, но, не дождавшись, ослабил тиски и, гнусно улыбаясь, кивнул в сторону берега: