[1928]

Рассказ одного об одной мечте*

Мне
 с лошадями
          трудно тягаться.
Животное
    (четыре ноги у которого)!
Однако я хитрый,
       купил облигации:
будет —
      жду —
         лотерея Автодорова.
Многие отказываются,
            говорят:
«Эти лотереи
      оскомину набили».
А я купил
       и очень рад,
и размечтался
      об автомобиле.
Бывало,
      орешь:
      и ну! и тпру!
А тут,
     как рыба,
      сижу смиренно.
В час
    50 километров пру,
а за меня
       зевак
      обкладывает сирена.
Утром —
       на фабрику,
         вечером —
             к знакомым.
Мимо пеших,
      конных мимо.
Езжу,
     как будто
         замнаркома.
Сам себе
       и ответственный, и незаменимый.
А летом —
    на ручейки и лужки!
И выпятив
    груди стальные
рядом,
   развеяв по ветру флажки,
мчат
    товарищи остальные.
Аж птицы,
    запыхавшись,
          высунули языки
крохотными
        клювами-ротиками.
Любые
   расстояния
          стали близки́,
а километры
        стали коротенькими.
Сутки удвоены!
          Скорость — не шутка,
аннулирован
      господь Саваоф*.
Сразу
     в коротких сутках
стало
     48 часов!
За́ день
   слетаю
      в пятнадцать мест.
А машина,
    развезши
           людей и клади,
стоит в гараже
      и ничего не ест,
и даже,
   извиняюсь,
          ничего не гадит.
Переложим
       работу потную
с конской спины
           на бензинный бак.
А лошадь
       пускай
          домашней животною
свободно
       гуляет
         промежду собак.
Расстелется
       жизнь,
          как шоссе, перед нами —
гладко,
   чисто
         и прямо.
Крой
    лошадей,
      товарищ «НАМИ*»!
Крой
    лошадей,
      «АМО*»!
Мелькаю,
       в автомобиле катя
мимо
    ветра запевшего…
А пока
   мостовые
          починили хотя б
для удобства
        хождения пешего.

[1928]

Идиллия*

Революция окончилась.
              Житье чини́.
Ручейковою
       журчи водицей.
И пошел
      советский мещанин
успокаиваться
      и обзаводиться.
Белые
      обои
    ка́ри —
в крапе мух
    и в пленке пыли,
а на копоти
    и гари
Гаррей
   Пилей*
         прикрепили.
Спелой
   дыней
      лампа свисла,
светом
   ласковым
           упав.
Пахнет липким,
          пахнет кислым
от пеленок
    и супов.
Тесно править
      варку,
         стирку,
третее
   дитё родив.
Вот
 ужо
   сулил квартирку
в центре
       кооператив.
С папой
      «Ниву»
          смотрят детки,
в «Красной ниве» —
         нету терний.
«Это, дети, —
      Клара Цеткин*,
тетя эта
   в Коминтерне».
Впились глазки,
          снимки выев,
смотрят —
    с час
         журналом вея.
Спрашивает
       папу
           Фия:
«Клара Цеткин —
       это фея?»
Братец Павлик
      фыркнул:
          «Фи, как
немарксична эта Фийка!
Политрук
        сказал же ей —
аннулировали фей».
Самовар
      кипит со свистом,
граммофон
    визжит романс,
два
 знакомых коммуниста
подошли
       на преферанс.
«Пизырь коки…
         черви…
             масти…»
Ритуал
   свершен сполна…
Смотрят
      с полочки
       на счастье
три
 фарфоровых слона.
Обеспечен
    сном
          и кормом,
вьет
 очаг
       семейный дым…
И доволен
    сам
      домкомом,
и домком
        доволен им.
Революция не кончилась.
          Домашнее мычанье
покрывает
    приближающейся битвы гул…
В трубы
   в самоварные
         господа мещане
встречу
   выдувают
       прущему врагу.

Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: