[1927]

Хорошо!*

Октябрьская поэма
1
Время —
     вещь
      необычайно длинная, —
были времена —
        прошли былинные.
Ни былин,
     ни эпосов,
         ни эпопей.
Телеграммой
      лети,
         строфа!
Воспаленной губой
         припади
            и попей
из реки
   по имени — «Факт».
Это время гудит
        телеграфной струной,
это
  сердце
     с правдой вдвоем.
Это было
     с бойцами,
         или страной,
или
  в сердце
      было
         в моем.
Я хочу,
   чтобы, с этою
         книгой побыв,
из квартирного
      мирка
шел опять
     на плечах
         пулеметной пальбы,
как штыком,
        строкой
         просверкав.
Чтоб из книги,
      через радость глаз,
от свидетеля
      счастливого, —
в мускулы
     усталые
        лилась
строящая
     и бунтующая сила.
Этот день
     воспевать
         никого не наймем.
Мы
  распнем
      карандаш на листе,
чтобы шелест страниц,
           как шелест знамен,
надо лбами
     годов
        шелестел.
2
«Кончайте войну!
        Довольно!
            Будет!
               В этом
                 голодном году —
невмоготу.
Врали:
   «народа —
        свобода,
            вперед,
               эпоха,
                  заря…» —
и зря.
Где
  земля,
     и где
      закон,
         чтобы землю
               выдать
                  к лету? —
Нету!
Что же
   дают
        за февраль,
         за работу,
              за то,
               что с фронтов
                  не бежишь? —
Шиш.
На шее
   кучей
      Гучковы*,
           черти,
              министры,
                  Родзянки*
Мать их за́ ноги!
Власть
   к богатым
        рыло
            воротит —
               чего
                 подчиняться
                     ей?!.
Бей!!»
То громом,
     то шепотом
           этот ропот
сползал
   из Керенской*
         тюрьмы-решета.
В деревни
     шел
      по травам и тропам,
в заводах
     сталью зубов скрежетал.
Чужие
   партии
      бросали швырком.
— На что им
      сбор
        болтунов
            дался́?! —
И отдавали
     большевикам
гроши,
   и силы,
      и голоса.
До са́мой
     мужичьей
         земляной башки
докатывалась слава, —
           лила́сь
              и слы́ла,
что есть
   за мужиков
        какие-то
            «большаки»
— у-у-у!
      Сила! —
3
Царям
   дворец
      построил Растрелли*.
Цари рождались,
        жили,
           старели.
Дворец
   не думал
        о вертлявом постреле,
не гадал,
   что в кровати,
           царицам вверенной,
раскинется
     какой-то
         присяжный поверенный*.
От орлов,
     от власти,
         одеял
            и кру́жевца
голова
   присяжного поверенного
              кружится.
Забывши
     и классы
         и партии,
идет
   на дежурную речь.
Глаза
   у него
      бонапартьи*
и цвета
   защитного
        френч.
Слова и слова.
      Огнесловая лава.
Болтает
   сорокой радостной.
Он сам
   опьянен
        своею славой
пьяней,
   чем сорокаградусной.
Слушайте,
     пока не устанете,
как щебечет
     иной адъютантик:
«Такие случаи были —
он едет
   в автомобиле.
Узнавши,
     кто
      и который, —
толпа
   распрягла моторы!
Взамен
   лошадиной силы
сама
  на руках носила!»
В аплодисментном
           плеске
премьер
   проплывает
         над Невским,
и дамы,
   и дети-пузанчики
кидают
   цветы и роза́нчики.
Если ж
   с безработы
         загрустится
сам
  себя
     уверенно и быстро
назначает —
      то военным,
            то юстиции,
то каким-нибудь
        еще
         министром*.
И вновь
   возвращается,
         сказанув,
ворочать дела
      и вертеть казну.
Подмахивает подписи
         достойно
              и старательно.
«Аграрные?
     Беспорядки?
           Ряд?
Пошлите,
     этот,
      как его, —
            карательный
отряд!
Ленин?
   Большевики?
         Арестуйте и выловите!
Что?
  Не дают?
      Не слышу без очков.
Кстати…
      об его превосходительстве…
                 Корнилове*
Нельзя ли
     сговориться
         сюда
            казачков?!.
Их величество?
         Знаю.
         Ну да!..
И руку жал.
     Какая ерунда!
Императора?
      На воду?
           И черную корку?
При чем тут Совет?
         Приказываю
               туда,
в Лондон,
     к королю Георгу»*.
Пришит к истории,
        пронумерован
                 и скре́плен.
и его
   рисуют —
        и Бродский и Репин*.

Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: