Следующий важный персонаж нашей неполной, но окончательной истории греческой музыки — это всесторонне одаренный Пифагор. Нет-нет, это имя вовсе не носили два человека, я говорю все о том же Пифагоре, родившемся около 580 года до Р.Х. и додумавшемся до теоремы о прямоугольных треугольниках. Собственно говоря, если поразмыслить, музыка пребывала тогда примерно на том же этапе развития, что и математика и естественные науки, поэтому не приходится удивляться тому, что философ/математик на каком-то этапе своего развития обратил взоры на музыку. Именно Пифагор и придумал ту самую более или менее октаву, которой мы ныне пользуемся. Легенда гласит, что вдохновение посетило его, когда он слушал стук молотов в кузне. Заметив, что каждый молот порождает собственный звук, Пифагор выяснил, что весят они 12, 9, 8 и 6 фунтов соответственно. Говорят, будто из этого он и вывел главные интервалы: октаву, квинту, кварту и тон. Если все это правда, следует сказать, что то был далеко не последний случай, когда музыка и молотобойцы шли рука об руку.

Пифагор скончался около 500 года до Р.Х. Сроки его жизни пересекаются, так сказать, со сроками жизни Пиндара, великого лирического поэта Греции, — может быть, величайшего. Он был беотийцем, обитателем Центральной Греции, человеком высокородным, много странствовавшим, — из сочинений же его сохранилось число фрагментов, достаточное для того, чтобы показать: именно он и придумал оду — и первом приближении. Он также был своего рода магом и волшебником в том, что касалось игры на авлосе, кифаре и лире. Башковитый был малый, что и говорить, однако, если сравнить Пиндара с человеком, явившимся на свет ровно через одиннадцать лет после его кончины, становится ясно, что место Пиндара — во втором составе. Я говорю о мистере Латоне: мистере П. Латоне.

Ладно, ладно, я слышу ваши слова: с какой это стати в «Неполную и окончательную» затесался еще один философ? Извольте, я вам скажу. Платон не только дал нам большую часть сведений о Пифагоре, он также изложил новые, «философские» представления о музыке — и в своем «Государстве», и в своих «Законах». Музыку, заявил он, следует рассматривать в трех аспектах, каковые суть — слово, гармония и ритм. Инструментальную музыку долой. Главное — слова. Кроме того, у Платона нашлось что сказать и о природе различных тональностей. Различные тональности представляли собой гаммы, на которых строилось каждое музыкальное произведение, — если быть точным, не совсем гаммы и не совсем тональности, просто группы нот, используемых при исполнении того или иного сочинения. Платон считал себя способным определить многие из характеристик тональностей, а сделав еще один шаг, предписать и присоветовать разные тональности для самого разного употребления. Миксолидийский лад, говорил он, полон жалоб и стенаний, тогда как лидийский и даже ионийский более женственны и умиротворительны — а потому для мужчин-воинов негожи. Сочинения, написанные в дорийском ладу, героичны, между тем как фригийский действует возбуждающим чувства образом. Интересно было бы знать, нашелся ли на свете человек, который, приняв эти рекомендации на веру, вышел, вооружась одной лишь лидийской одой, навстречу мародерствующей армии варваров в надежде умиротворить всех их до смерти?

Подобно тому как Платон был учеником Сократа, Аристотель был учеником Платона. Родившийся в Стагире, Македония, в 384 году до Р.Х., Аристотель проводил вместе с мистером П. исследования в афинской Академии. Волыним музыкантом, как таковым, Аристотель (разве не приятно было бы обнаружить свидетельства о том, что друзья называли его Ари?) не был, однако, как и Платон до него, обращался мыслью ко многим сферам жизни, одной из которых была музыка. Он тоже считал, что музыка ГОРАЗДО значительнее доставляемого ею слуху удовольствия. В ней присутствовала подлинная этическая мощь, она играла жизненно важную роль в образовательном процессе. Однако в том, что касается слов, он с Платоном не соглашался. Аристотель готов был принять инструментальную музыку, поскольку полагал, что она обращается непосредственно к чувствам слушателя, без помех, создаваемых словами поэта. Музыка была для него средством почти гомеопатическим и определенно слабительным. Будь Аристотель у власти в наши дни, вы, возможно, носили бы в аптеку рецепты на струнные квартеты — принимать два-три раза в день во время еды.

Принадлежащий уже к следующему поколению Аристоксен, ученик Аристотеля, перенял его идеи и, оставив без внимания почти все прочие области философии, занялся одной только музыкой, сочинив книги «Элементы гармоники» и «Элементы ритмики». Одна из его основных теорий состоит в том, что душа для тела — это то же, что гармония для музыкального инструмента. Он отошел и от идей своих прежних учителей, пифагорейцев, заявив, что ноты октавы определяются не только математическими отношениями, но и слухом.

Даты жизни Аристоксена в точности не известны, однако, если присоединиться к мнению большинства, согласно которому к 300 году до Р.Х. он был уже мертв и отпет, мы останемся с тем, что греческие ученые называют «megalos trypa aimatodis», или, в переводе, «черт знает какой пробел». Поскольку года примерно до 50-го до Р.Х. ничего интересного больше не произошло.

Если честно, этот «черт знает какой пробел года до 300-го до Р.Х.» — так его называют в нашей семье — включает в себя самую начальную суету вокруг органа. В какой-то из годов этого периода некий умник решил, что авлос, или труба, обладает одним роковым недостатком и недостаток этот коренится в том, кто на авлосе играет. Этим людям вечно не хватало дыхания. В итоге на свет появился «нагнетательный авлос», построенный в основном на том же принципе, что ирландская волынка, — исполнитель, нажимая локтем на воздушный пузырь, играет на трубах двумя руками. А затем, в третьем веке до Р.Х., подвизавшийся в Александрии инженер по имени Ктесибус сделал, как уверяют, еще один шаг вперед и создал «organon hydraulikon», или водяной авлос, в котором использовался воздух, сжимаемый весом воды.

Ктесибус был сыном цирюльника и пользовался большой популярностью у императоров Рима. Как инженер, он работал на ремонте акведуков. На самом деле он даже строил для одного императора военные машины, имевшие назначением причинять максимальные огорчения тем, кто с ними сталкивался. Так что его обращение к органу представляется мне только естественным.

Скорее всего, он-то орган и изобрел — более или менее. Современники Ктесибуса оставили нам рассказы о его «mechanike syntaxis», этакой флейте Пана, «на которой играли руками и которая именовалась гидравлосом», причем «нагнетательный механизм ее посылал воздух в медный пнигеус, опущенный в воду». Вы что-нибудь поняли? По-моему, тут говорится, в общем и целом, что Ктесибус почти наверняка подарил миру орган — или что-то вроде него, — а с ним и кривоногого музыканта со слегка вытаращенными глазами, немного слабоумной улыбкой и склонностью вторгаться в ваше личное пространство. Или мне следовало просто сказать «органиста»?

Орган имел громовый успех в Дельфах 90 года до Р.Х., когда Антипатр победил, играя на нем, в больших состязаниях. За ним, лет сорок спустя, как раз когда Кай Юлий Цезарь боролся с Помпеем за лавровый венок, появилась еще одна важная новинка, а именно гобой. Император Нерон, хотя ныне его называют прежде всего и по преимуществу скрипачом, почти наверняка играл и на гобое. Как это ни грустно, когда я теперь слышу слова «император Нерон», перед внутренним взором моим неизменно предстает «император Кристофер Биггинс»[*], плавно вышагивающий в тесноватой ему тоге на фоне шатких — дунь и развалятся — декораций. Произведению, именуемому «Я, Клавдий»[*], еще много за что придется ответить.