Наверное, в другой ситуации Ниро подумал бы. Возможно, он даже вспомнил бы, что жеманное нашептывание звучит из уст жертвы насилия. Должно быть, сообразил бы, что поведение это со статусом жертвы сочетается плохо. Но бархатный голос сводил с ума, а нежное дыхание щекотало ухо, и пристав только повернулся к журналисту.

— Тормози у ближайшего постоялого двора. Заночуем, а в Вероллу завтра.

Ближайший постоялый двор нашелся через десять минут езды. Мобиль остановился. Санчес выпустил пассажиров и вылез следом. Недовольно остановился и придержал за локоть пристава. Голос его звучал сейчас так, как не звучал, наверное, с первой ночи их обратного путешествия. Быть может, в нем не было прежнего дружеского расположения, но, по крайней мере, появилось некоторое участие, несмотря на весьма грубые слова.

— Господин пристав, я зарекся говорить вам о том, что вы сходите с ума.

— Схожу, — согласно улыбнулся Ниро. — И не мешайте мне сходить с ума. Это только сегодня.

Пантор уже приготовился заночевать в тюремной камере, когда фургон снова остановился, привычно тряхнув пленника напоследок. Ученик Мессера прислушался. Он давно уже бросил привычку вскакивать чуть что и бежать к оконцу. Зачем, если достаточно лишь прислушаться к разговорам и все станет куда понятнее. Но в этот раз говорили немного и негромко. Из отголосков доносившихся в фургон разговоров Пантор понял лишь, что сегодня они в Вероллу не попадут. Стало быть, ночевка в камере отменяется. Зачем пристав решил заночевать на постоялом дворе у дороги, когда до столицы оставались считанные часы езды? Молодой маг не желал об этом думать. Какая разница, все равно конец один. Это отдавало фатализмом, но при походе на бойню только корова не станет им страдать в виду отсутствия мозгов. И то, даже корова о чем-то смутно догадывается. Иначе откуда этот печальный взгляд и протяжное, как гудок отплывающего парохода, «мууу».

Последние дни он все чаще возвращался к мысли, на которую его навел явившийся среди ночи журналист. Как понял со временем Пантор, Санчес О'Гира зачем-то путешествует вместе с ними. А мысль была проста, как мелкая монета. Если бы он действовал, а не отдавался на волю течения, все могло бы сложиться иначе. Чем больше он об этом думал, тем больше хотелось сделать что-то, но увы. Теперь ему оставалось лишь сидеть взаперти и ждать, куда вынесет подхватившее его течение обстоятельств. Действовать надо было раньше. Сейчас от него ничего не зависело. Потому он лежал на тюфяке, мусолил окаменевший сухарь и думал о том, как будет проходить суд. Потому что и так было ясно, что произойдет до суда.

Стемнело. Он почти заснул с этой мыслью, и зал суда уже грезился ему в полудремотном состоянии, когда узник почувствовал чье-то присутствие. Не было слышно ничего лишнего. Напрасно он вслушивался. Ни единого постороннего звука. Но он вскочил с четким осознанием того, что за стенкой фургона кто-то есть. Кто? И почему подошел украдкой? Стараясь не нарушать тишины, Пантор поднялся на ноги и двинулся к оконцу. Что-то едва слышно прошуршало. Не у стены. У двери. Молодой маг замер под окном и повернулся к двери. Медленно поехала в сторону створка, закрывавшая прорезь, через которую ему пихали скудную еду. Створка сдвинулась удивительно осторожно и ровно настолько, чтобы впихнуть в щель сложенный многократно клочок бумаги.

Бумага неслышно спланировала на пол. Оконце задвинулось поспешно, но так же беззвучно. Уже не поддерживая навязанные правила чужой игры и не боясь нашуметь, молодой маг бросился к двери. Подхватил записку и, сдирая ногти, принялся отодвигать, задвинутую почти до упора створку. Проклятая створка не поддавалась и упиралась. Не то задвинули ее чересчур рьяно, не то Пантор от волнения перестал ладить со своими собственными руками. Когда смог отодвинуть ее хоть насколько-то, чтобы иметь возможность выглянуть на улицу, снаружи уже никого не было. Тогда он развернул записку, подошел к оконцу, чтобы хоть как-то подсветить листок. И принялся с трудом разбирать текст. «Дорогой Лорд Пантор!» — значилось в записке.

Пантор перечитал записку много раз. Он подносил ее к глазам, отводил чуть дальше. Лез в самое окно, чтобы только добраться до света. Он тер глаза и всматривался до рези, пытаясь осознать, что о нем все же кто-то заботится. И этот кто-то назвал себя одной буквой. «Л».

Маг снова и снова пытался разглядеть в очертаниях подписи букву «И», но там совершенно точно стояла «Л». «Ваша Л». Его Л. Его Лана.

Она любила его с первого дня, приходила к нему, чтобы помочь сбежать. А он спал с ее подругой и… Какой осел!

Пантор быстро сложил записку и спрятал ее как можно надежнее.

Сама суть записки казалась неясной. Понять и половину того, что там было недосказано, он не мог, как ни старался. И, тем не менее, кажется, он начинал прозревать.

В отличие от своего подопечного, Ниро прозрениями не страдал. Способность соображать, в предвкушение развязки завязавшегося было романа, отказала старшему приставу намертво. Добравшись до номера, он долго намывался, потом принаряжался, прилизывался, душился одеколоном и приводил себя в максимально презентабельное состояние. К ужину он явился в приподнятом настроении и первым делом заказал игристого. Пузырящееся вино моментально ударило в голову, которой и без того было плохо, и Ниро понесло на подвиги. Он пил, хмелел, целовался со златоволосой девушкой-мечтой и порывался в номера. Ему было легко и хорошо. Пьянящее ощущение полного невероятного счастья охватило полностью и не отпускало до самого номера. Наверное, не отпускало оно и после, но после приставу отказала не только соображалка, но и память. Последнее, что осталось в памяти — то, как он ввалился в номер Ивы вместе с ней и рухнул на кровать. Потом погас свет, и все закончилось…

Или продолжалось? Вспомнить этого наутро он так и не смог.

Утро вышло мерзопакостным. Насколько было хорошо с вечера, столь же гадко было утром. Если накануне он готов был летать, то теперь ощущал себя так, будто ему сломали крылья, а для верности напихали камней в голову и в желудок в качестве балласта. При каждом движении камни эти перекатывались и сталкивались, создавая изрядное неудобство, грохоча в голове и норовя выпрыгнуть из желудка.

Он пришел в себя в номере, где накануне поселились девушки. Старший пристав лежал на кровати голым, одежда его валялась рядом прямо на полу, но, как он разделся, и что произошло потом, и произошло ли что-нибудь, он не мог вспомнить, как ни старался. А самое паршивое заключалось в том, что спросить было не у кого. Хозяек номера в номере не обнаружилось. Не было и их вещей. Даже записки не осталось. Думать Ниро не мог. Превозмогая страдание, он кое-как оделся и пополз в свой номер, надеясь найти девушек хотя бы там. Но девушек там не оказалось, лишь тошнотворно бодрый журналист, посмотревший на пристава с брезгливой жалостью.

— Ну что, герой-любовник?

— Где они? — хрипло спросил Ниро.

— Кто? — не понял Санчес.

— Ива… и эта… подруга…

Санчес поглядел на пристава с сомнением.

— Это вы у меня спрашиваете?

Пристав сглотнул, борясь с пытающимся вывернуться наизнанку желудком, и жалобно кивнул.

— Ждите здесь, — велел О'Гира и вышел.