— Я специализируюсь в железах внутренней секреции, но меня заинтересовали совпадения с некоторыми вашими теориями относительно белков, — после чего свела разговор к его лечебнице на Выборгской стороне в надежде узнать что-нибудь о ее финансировании, и была буквально сражена тем состраданием и гневом, с которыми Тайсс заговорил о жизни бедняков.

— По большому счету, богатых они не интересуют, — у него был глубокий, спокойный голос, который принес бы ему целое состояние, вздумай он лечить нервные расстройства у состоятельных женщин. — Пока фабрики и ночлежки приносят прибыль… разумеется, я не имею в виду здесь присутствующих, — добавил он с поклоном в сторону Великой княгини и ее такой же темноволосой, увешанной драгоценностями и Великой сестры, — Путиловым, Стахеевым и прочим собственникам дела нет до того, как живут те люди, которые по шестнадцать часов в сутки изготавливают обувь, оружие или кружева и по несколько семей спят в каморках, куда я не пустил бы и собаку. Богатые их не видят. Порою мне кажется, что большинство женщин, покупающих кружева, не задумываются над тем, что кто-то эти кружева делает, и еще меньше — над тем, что у этой безымянной кружевницы может быть возлюбленный, мать или младший братишка, которые так же дороги ее сердцу, как даме, раскатывающей в авто по Большой Морской, дороги ее родные и близкие.

У одного из столиков, сервированных для роскошного постного чаепития на манер бистро, среди вазонов с азиатскими ландышами и апельсиновых деревьев в кадках, кто-то заговорил по-русски, и повернувшаяся в ту сторону Лидия, хотя и была без очков, узнала мужчину, встреченного Эшером на балу Теософского сообщества — того самого одетого в шелка крестьянина, который видел Исидро, когда Исидро не хотел быть увиденным. Его окружали дамы, и по тому, как они старались оказаться как можно ближе к бородачу, Лидия заключила, что эти женщины в великолепных нарядах из блестящих шуршащих тканей ловят каждое его слово.

Одна из них, невысокая пухлая женщина в ярко-розовом платье, сидевшая у мужчины на коленях, посмотрела на Лидию и перевела:

— Отец Григорий говорит, что как только эти богачи приезжают в деревню, крестьяне из их поместий тут же становятся их друзьями.

Лидия стояла достаточно близко к Тайссу, чтобы понять по его кривой усмешке, насколько невысокого мнения тот об отце Григории. Но все же немец ответил со вздохом:

— Увы, Аннушка, но отец Григорий прав. В некоторых кругах считается модным знать, как зовут детей кучера и угощать дочурку повара конфетами… чтобы показать близость к земле, надо полагать.

Но когда одетая в розовое Аннушка перевела эти слова бородачу, тот покачал головой — Лидия почти готова была услышать, как шелестят при движении его сальные кучерявые волосы — и возразил:

— Нет, отец Григорий говорит, что это город ослепляет людей и не дает им видеть чужие радости и горести.

В голосе переводчицы звучала такая искренность, что доктор Тайсс смог лишь ответить:

— Возможно, он прав, Аннушка. Я сам не принадлежу к числу сельских жителей.

Знакомясь с прочими дамами из Круга Астрального Света, Лидия с удивлением поняла, что Разумовский — который сейчас отчаянно флиртовал с хозяйкой за уединенным столиком в зарослях папоротника — ничуть не покривил душой, когда сказал, что петербургскому обществу нет никакого дела до того, есть ли у нее компаньонка, или же она одна живет в домике на территории княжеской усадьбы. В Лондоне на нее бросали бы косые взгляды — если бы вообще согласились принять. Здесь, благодаря покровительству Разумовского и его такой же высокой золотоволосой сестры Натальи, которая при знакомстве расцеловала ее, как давно потерянную родственницу, Лидию не только приняли, но и посочувствовали ей («До Парижа УЖАСНО далеко, дорогая моя, и я даже ВООБРАЗИТЬ не могу, как Ирина Муханова КАЖДЫЙ год ездит туда за нарядами…»), пригласили на десятки суаре, обедов и чаепитий («Придется обойтись без танцев, милочка, ведь сейчас пост…») и представили Григорию Распутину («Самый необычный человек… настоящий святой…»), хотя во взгляде, который отец Григорий бросил на Лидию, когда на крестьянский лад целовал ее в обе щеки, было что угодно, только не святость.

— Он всегда так делает, — хихикнула пухлая Аннушка.

Очевидно, отец Григорий был настроен вести себя наилучшим образом, потому что большую часть времени он просидел, прислушиваясь к разговору, который в основном шел на французском. Время от времени он переговаривался с кружком своих обожателей и поглощал икру, которую собирал с блюда руками. Но когда Тайсс вовлек Лидию в рассуждения о точке соприкосновения между психикой и плотью, княгиня Стана сказала:

— Возможно, нам стоит обратиться к отцу Григорию, поскольку в его теле таится целительная сила.

Крестьянин выслушал вопрос и задумался. Наконец он покачал головой и ответил через Аннушку Вырубову:

— Ты не там ищешь ответы, красавица. Я не знаю, через что Господь посылает исцеление — через мою душу или тело, да это и не важно.

— Почему же, — возразила Лидия. — Если бы вы знали, как это происходит, то могли бы научиться лучше владеть своей силой.

Отец Григорий поднял на нее смеющиеся безумные глаза:

— Всегда учиться. Скажи, красавица, учение дало тебе то, чего ты больше всего хочешь?

И в глубине души Лидия поняла, что он имел в виду. Дало ли оно тебе ребенка?

Ее душили слезы. Снова всплыли воспоминания о выкидышах, о выпестованных и разрушенных надеждах. О постыдном подозрении, что некий изъян в ней мешает зачатию, подозрении, которым она не делилась даже с любимым мужчиной… и которое стало известно этому вонючему незнакомцу с застрявшими в бороде икринками.

Не обращая никакого внимания на окружающих, он провел шершавой рукой по ее щеке:

—  Матушка, ты учишься так же, как я грешу, потому что мы те, кто мы есть. Господу ведомо, каких дел Он ждет от тебя… И ты получишь Его дар, когда настанет час, — он нахмурился и начал говорить ей что-то еще, но тут к ним в фиолетовом облаке расшитой жемчугом шуршащей тафты подошла сестра княгини и громким голосом о чем-то спросила по-русски. Отец Григорий повернулся к ней, протягивая руки.

— Если вы в самом деле учитесь так же, как Распутин грешит, — сухо заметил доктор Тайсс, — ваш багаж знаний должен быть поистине необъятным.

Лидия вспомнила, как настойчиво целовал ее этот святой, и разразилась смехом.

— Скажите, доктор, — спросила она, — как вы попали в Петербург? Его Превосходительство сказал, что родом вы из Мюнхена?

Яркие карие глаза Тайсса затуманились, их выражение едва заметно изменилось.

— Да, я родился в городе, называемом Мюнхен, — медленно произнес он. — Городе, которого больше не существует. В стране Бавария, которая так же… так же исчезла из мира, как те ведические царства, которые, по мнению наших дам, — он кивнул в сторону собравшихся вокруг Распутина женщин, — существовали много тысячелетий назад в землях, сейчас покоящихся на дне моря. Моя страна связала себя с Пруссией подобно юной девушке, бросившейся в объятия дурного и жестокого мужчины, и для тех, кто любил ее, это оказалось… болезненным ударом. Я вижу, куда Пруссия ведет этот свой Рейх, и дрожу от страха за мою родину. Прошу прощения, я не хотел…

Тайсс сжал ее руку. Лидия покачала головой:

— Вы тоскуете по родине.

— Только глупец хочет вернуться в страну своего детства… Или, быть может, именно желание вернуть определенность детства делает человека глупцом. Здесь у меня работа — важная работа…

Его лицо омрачилось.

— Его превосходительство рассказал мне о ваших добрых делах в лечебнице.

— А… лечебница, — он пригладил белые прядки, пробивавшиеся в бороде по обе стороны от губ. В его голосе по-прежнему звучало сожаление. — Его превосходительство слишком добр. В лечебнице я пытаюсь вспахать море. Работе там нет конца, и она выматывает мне душу. Иногда мне казалось, что я никогда не смогу вернуться к настоящему делу.

— Но все же смогли?