Долгое время Эшер молчал, думая о ручье крови, текущем в его сне по улицам Мафекинга. О гибкой тени Исидро, стоящего в свете фонаря на другом берегу кровавого озера. О кольце с жемчугом, которое Исидро подарил любимой женщине. Потом он сказал:

— Вы правы.

— Это соблазн, Джейми. При всей своей силе они уязвимы, хрупки, как горстка отравленного стекла. Вы стали слугой одного из них, верно? Его дневным человеком… кем-то вроде шабесгоя, которого моя внучка нанимает затопить печи в седьмой день, чтобы ее муж сохранил святость и в то же время мог согреть ноги.

Пышные усы снова шелохнулись в саркастической улыбке.

Эшер сидел молча, понимая, что его учитель прав. Шепот из теней: «Джеймс, нам надо поговорить»…

Он знал, что собирается ему сказать старый ученый.

— Они убивают тех, кто им служит.

— Я знаю.

— И тех, с кем они говорили.

— И поэтому, — Эшер бросил взгляд на окно, осознав, что комната почти погрузилась во тьму, — мне пора идти.

— Только не ради меня, — доктор Карлебах пренебрежительно махнул рукой. — Но ради вас самих — да. Где вы остановились?

— На том берегу реки. На улице Летериской…

— Когда будете переходить мост, посматривайте вокруг. Еще довольно рано…Вы ведь не станете убивать его? Вашего вампира?

— Не сейчас, — ответил Эшер. — Нет.

— Потому что он заставил вас думать, что у вас это не получится.

Старик снова покачал головой, встал и, дождавшись, когда Эшер поднимется со стула, коротко пожал ему руку — как другу, который собирается совершить непоправимую ошибку. Затем он подошел к шкафу — покрытому темной резьбой произведению искусства с множеством потайных ящичков, возвышающемуся в сгустившихся сумерках, — и достал оттуда небольшую коробочку с чем-то вроде американского нюхательного табака и кожаную ленту, расшитую крохотными серебряными дисками. Он взял Эшера за руку — даже теперь, когда его спина согнулась под тяжестью лет, он все равно был со своим учеником почти одного роста и сохранял прежнюю силу и крепость, — и положил коробочку ему на ладонь.

— Я ошибся, когда сказал, что первый круг Ада — это Похоть, Джейми. Внешний круг — вот самая большая и самая страшная часть Преисподней. Круг безразличия. Состояние, когда человек ни о чем не думает… может быть, его клонит в сон — я вижу, что вы не высыпаетесь, путешествуя с этим существом, — и его легко застать врасплох. Это поможет вам сохранить бдительность. Втирайте смесь в десны, как это делают американцы — отвратительная привычка, должен вам сказать. Но по чуть-чуть. Vehrstehe?

Эшер открыл жестянку и принюхался: запах был неприятным и не имел ничего общего с табаком. Когда-то в коробочке действительно хранился американский табак: на крышке сохранилась надпись «Лучший табак мелкой нарезки Лейдерсдорф Ник Нак».

— И наденьте вот это, — Карлебах протянул ему расстегнутую кожаную ленту. Рядом с пряжкой Эшер заметил небольшой винт, который приводил в действие крохотные челюсти — этот миниатюрный пыточный инструмент был закреплен с изнаночной стороны. Стоило повернуть винт, и челюсти выдвигались вперед, впиваясь в плоть на запястье. — На тот случай, если порошок перестанет действовать. Боль обычно помогает против вампиров, хотя и не всегда. Лучшее средство от вампиров — это держаться от них подальше, и чем дальше, тем лучше.

Не говоря ни слова, Эшер помог ученому застегнуть ленту у себя на запястье.

— Спасибо. У меня не хватает слов, чтобы выразить благодарность. Если я могу что-нибудь для вас сделать…

— Можете, — Карлебах положил руки Эшеру на плечи и заглянул ему в глаза. — Не оставляйте это существо в живых. Убейте его. Иначе его грехи падут на вас. Вы станете соучастником в каждом совершенном им убийстве. Господь даровал вам возможность, Джеймс. Завтра утром, если получится…

— Не получится.

— Он хочет, чтобы вы так думали. Да, он хочет, чтобы вы так думали, потому что они такие же люди, как и мы, и так же смертны…

Темные глаза под белыми густыми бровями не давали ему отвести взгляд. Где-то в отдалении часы пробили девять.

— Ступайте с Богом, друг мой. Потому что вам понадобится Его помощь. И, быть может, вам придется что-нибудь сделать и для Него тоже.

Проходя под сводами готической башни, охранявшей мост со стороны Старого Места, Эшер заметил какое-то движение на мосту, но когда он миновал первую пару статуй и дошел до участка, где, как ему показалось, он что-то видел, там уже никого не было. Он перегнулся через покрытую лишайником каменную ограду, всматриваясь в поблескивающую в свете газовых фонарей темную воду реки. Какой-нибудь бандит или карманник, покидающий свое «место работы» после того, как иссяк поток пешеходов и омнибусов?

Или что-то другое?

Сродство с крысами, так сказал Карлебах. Я никогда не слышал о них в других местах, только в Праге.

Они убивают. Иногда они убивают вампира…

… призывают тысячи крыс…

Разновидность вампиров? Эшер отошел от ограды и продолжил путь через мост, стараясь при этом держаться как можно ближе к середине.

Особая форма бациллы, которая, как предположила Лидия, постепенно, по одной клетке меняет человеческую плоть, из-за чего тело перестает стареть, зато загорается от прикосновения солнечных лучей? Он подумал о засунутом среди прочего багажа конверте, в котором хранились фрагменты ковра из спальни леди Ирэн, жесткие от засохшей на них вампирской крови. Крови Марии и Ипполита… Он помнил их искаженные ненавистью лица. Раньше Лидия часто повторяла, что хотела бы заполучить кровь вампира, но после гибели Маргарет Поттон в Константинополе Эшер ни разу не слышал от нее этих слов. Интересно, как она отнесется к образцам? Она говорила, что надо соблюдать величайшую осторожность, иначе случайно можно заразиться самому…

И что потом? Если инфекция из зараженной крови попадет в тело (если бацилла вообще существует), но рядом не окажется создателя, который вберет в себя чужой разум и душу, чтобы защитить их от смерти тела… человек просто умрет? Не это ли произошло с теми несчастными детьми в Петербурге?

Или было что-то еще?

Поднимаясь по ступеням пансиона и запирая за собой дверь, он испытывал нечто сродни благодарности к тусклому свету в окнах кафе, Малостранской башне, к уличным торговцам, студентам, цветочницам и точильщикам ножей, устроившимся на углах мощеных переулков.

Ложась спать, он не стал гасить стоявшую у кровати лампу.

14

Женщина все повторяла и повторяла одну и ту же фразу — Лидия чувствовала, что единственным значением этих слов было «Как он? Как он?» — но говорила она на русском, и на самом деле вопрос мог звучать совсем не так. Да и какая разница? Залитое слезами отчаяния лицо и ссутулившееся в неловких объятиях Лидии худое тело делали перевод ненужным. Аннушка Вырубова что-то успокаивающе бормотала по-русски женщине на ухо, пока в занавешенной смотровой доктор Бенедикт Тайсс, стоя у потертого стола, снимал с руки молодого человека окровавленные полосы ветхой ткани, чтобы осмотреть оставшиеся пальцы.

Лидия шепотом спросила по-французски:

— Что случилось?

— Несчастный случай на фабрике, — также шепотом ответила мадам Вырубова. — Из-за закладки новых кораблей повысили нормы, и бедный юноша без отдыха работал с прошлого вечера. Неудивительно, что он не успел вовремя убрать руку из-под пресса…

Несмотря на укол морфия — а это было первое, что сделал доктор Тайсс, когда мать и братья втащили молодого человека в лечебницу, — пациент закричал, и сидевшая на скамье между Лидией и мадам Вырубовой женщина страдальчески застонала, эхом отвечая на его боль. Занавески из беленого полотна, отгораживавшие смотровую с низким потолком, были задернуты не до конца, и за ними виднелась лечебница, которая в дрожащем прозрачном свете первого по-настоящему весеннего дня выглядела так, словно сама когда-то была небольшой фабрикой; оттуда доносились смешанные запахи крови, карболового мыла, грязного белья и немытых тел — та вонь, которую Лидия искренне ненавидела.