Зоя. Без четверти четыре.

Даша. Я сойду с ума.

Зоя. Ну, давай дальше.

Даша. Что?

Зоя. Садись. Пиши. «Номер 797. Старшина Шевцов Никита Власович. Гимнастерка, шаровары, пояс, кружка, ложка, фляжка…»

Даша (автоматически). «Кружка, ложка, фляжка…» (Кладет голову на руки.)

Зоя. Ну, что же ты?

Даша. Ничего. Сейчас. (Вытирает слезы.) Ну, кто там следующий?

Зоя. «Номер 798. Сержант Родионов Борис Васильевич. Гимнастерка, шаровары, сапоги…»

Даша. «Шаровары, сапоги…» (Вскакивает.) Зоя! Там…

Зоя. Что? Что ты увидела?

Даша. Там… (Смотрит на стеклянную перегородку, где в сильном электрическом свете иногда двигаются тени людей и носилки.) Нет. Ничего. Мне показалось… Давай дальше.

Зоя. «Часы-браслет, компас, планшет, ложка, кружка, фляжка…»

Даша (автоматически). «Ложка, кружка, фляжка…» Зоя, если он… Если только он… Он должен жить. Ты понимаешь — должен! Стой! Тише! (Смотрит на перегородку.) Везут из операционной.

Зоя. Я ничего не вижу.

Даша. Я тебе говорю — везут. Я слышу. Видишь? (За стеклом медленно движутся тени носилок, людей.) Это он. Его везут.

Зоя. Тише!

Дверь медленно открывается.

Входит Селявина. Пауза.

Даша. Скажите…

Селявина. Сердце крепкое.

Даша (бросается к ней). Антонина Васильевна! Родненькая! Да? Скажите, я хочу слышать… Да?

Селявина. Да.

Даша. Жив?

Селявина. Жив. Но ногу ампутировали.

Зоя. Какое несчастье!

Даша. Что ты! Это ничего. Это совершенно ничего не значит! Главное — он жив. Зоечка, Антонина Васильевна… Вы понимаете это — жив! Он жив! Я сейчас же… (Порывисто бросается к двери.)

Селявина. Подождите. Сначала успокойтесь. Не забывайте, что он еще не пришел в сознание. У него очень, очень тяжелое положение. Может быть, он будет в бессознательном состоянии еще долго, несколько дней. Ему нужен полный покой, абсолютная тишина…

Даша. Тишина? Да? Антонина Васильевна, вы видите? Я совсем спокойна. Я пойду. Можно?

Селявина. Идите.

Даша. Я пойду. Он не услышит. Спасибо, Антонина Васильевна! (Шепотом.) Зоя, скажи дома, что я не вернусь. Я пойду совсем тихо. Тихонечко-тихонечко. (Уходит на цыпочках.)

Занавес.

Палата для одного. Перед утром.

Андрей и Даша.

Андрей лежит на койке с забинтованной головой. Он еще без сознания, хотя прошло несколько дней. На столике, рядом с лекарствами и цветами, горит лампочка под цветным абажуром. Даша, очень утомленная, сидит у постели и читает «Войну и мир». Видно, что она дежурит, не раздеваясь и не засыпая, уже несколько суток. Оконная занавеска чуть краснеет от восходящего солнца. Солнечный свет борется с искусственным. Это очень утомляет зрение. Даша перестает читать и, немного свесив голову, всматривается в лицо Андрея. Входит тихо Селявина.

Те же и Селявина.

Селявина. Вы спите?

Даша. Нет.

Селявина. Ступайте домой, отдохните. Я пришлю другую сиделку.

Даша. Не надо.

Селявина. Вы знаете, сколько вы не ложились? С двадцать четвертого числа. Шесть суток. Разве можно?

Даша. Я немножко поспала. На стуле.

Селявина. У вас опухшее лицо, красные глаза.

Даша. Это от абажура.

Селявина. Вы очень устали.

Даша. Да. Но это ничего.

Селявина. А вы упрямая.

Даша. Я не упрямая. Мне здесь хорошо. Я все равно в другом месте не смогу спать.

Селявина. Как больной? Не приходил в себя?

Даша. Нет.

Селявина. Ночью не стонал?

Даша. Стонал. Сначала очень сильно стонал и пытался поворачиваться. Мне даже показалось, что он жалуется на боли в ноге. В самой ступне. За эти дни я так к нему привыкла, что угадываю каждое его движение. Как странно! Ноги нет, а ему кажется, что она болит.

Селявина. Это часто бывает.

Даша. Да. Но это очень страшно. Вы понимаете — он еще не знает, что у него нет ноги. (Закрывает лицо руками.)

Селявина. Поэтому, когда он придет в себя, вы должны быть крайне осторожны.

Даша. Я понимаю.

Селявина. Сразу нельзя говорить. Надо очень деликатно. Надо найти слова… Такие слова…

Даша. Я найду.

Селявина. Беда! В таком цветущем возрасте лишиться ноги…

Даша. Ничего, Антонина Васильевна, это ничего. Главное — он жив. Вы понимаете — жив! Какое счастье! Который час?

Селявина. Восьмой. (Прислушивается к дыханию Андрея.) Дышит ровно.

Даша. Ему ночью впрыснули пантопон. (Поднимает шторы.) Господи, какое утро! (Подходит к кровати, смотрит на Андрея и тушит лампочку.) Он часто просит пить. Давать? Я не знаю.

Селявина. Это очень хорошо. Давайте побольше. Томатный сок еще есть?

Даша. Есть.

Селявина. Давайте томатный сок. Давайте шиповник. Давайте воду с сахаром. Я еще зайду. (Уходит.)

Те же, без Селявиной.

Даша (вытирает себе лицо, намочив полотенце из графина, прибирает растрепавшиеся волосы под косынку, отчего ее лицо становится старше и строже. Подходит к окну, стоит, сильно освещенная солнцем, за окном падает сверкающая капель). Какое утро! Какое утро! (Подходит к койке и долго смотрит в лицо Андрея. Очень тихо.) Я тебя люблю.

Пауза.

Андрей (в бессознательном состоянии). Водички!

Даша. Пей, родненький!

Андрей (медленно приходит в себя). Что это было? Где я?

Даша. В госпитале.

Андрей. Вы сестра?

Даша. Сиделка.

Андрей. Стало быть, мамаша. (Пытается подняться, стонет.) Ох!

Даша. Не поднимайтесь. Вам не полагается.

Андрей. Мамаша, выходит, я ранен?

Даша. Да.

Андрей. Руки целы. Голова… (Ощупывает забинтованную голову.) Сильно?

Даша. Довольно большая ссадина над левой бровью. Кожа сорвана, но уже заживает, а кость цела.

Андрей. Это меня, видать, об налобник стукнуло, когда под гусеницу мина попала, да я сгоряча не заметил. Петушки взяли?

Даша. Я не знаю. Какие Петушки?

Андрей. Главный ихний узел сопротивления. Деревня Петушки. Ну, как же! Петушки все знают… Это какой госпиталь? Далеко от фронта?

Даша. Далеко. Может быть, слышали — город Щеглы?

Андрей. Не слыхал. Где это?

Даша. На Волге.

Андрей. Ух ты! Мамаша, выходит, я тяжело ранен? Не пойму — куда?

Даша. В грудь навылет. Пуля прошла на два сантиметра ниже сердца.

Андрей. Ага. То-то у меня будто что-то давит в спине. Ай!

Даша. Поэтому нельзя подыматься и поворачиваться. Если надо, вы скажите, я вас поверну. А сами не ворочайтесь!

Андрей. Спасибо, мамаша. А ноги целы?

Даша. Левая нога сильно задета.

Андрей. Ступня и пальцы?

Даша. Да.

Андрей. Понятно. То-то у меня левая ступня ноет и довольно-таки крепко пальцы болят. Как пошевелишь, так они и болят. А вся нога — как бревно. Не двинешь. Что она у меня, в лубках, что ли?

Даша. Да. Только вы так много все-таки не разговаривайте. Вам еще нельзя.

Андрей. Хромой не останусь?

Даша. Вам свет из окна не мешает? В глаза не бьет? Может быть, немного прикрыть?