— Ты не в духе, Алви?

— Нет, почему?

— Ты выглядишь напряженным.

— Что ж, это тяжелое дело.

— Не такие уж они провинциалы, чтобы им нельзя было доверить эту операцию.

— Я не это хотел сказать.

Они говорили тихо, но голова Стурки поднялась, и тяжелый взгляд уперся в Алвина. Он дернул плечом в сторону комнаты, и Пегги вернулась к своему чемодану и опять закурила «Мальборо». Пегги была отчаянная и крепкая девчонка, Алвину она нравилась. Три года назад в Чикаго она участвовала в антивоенной демонстрации — просто стояла, без плаката, не делая ничего, но полицейские ворвались в толпу, и один фараон тащил Пегги за ноги по лестнице так, что ее голова подпрыгивала на ступеньках; они впихнули ее в фургон и затем приволокли в полицейский участок, называя это «сопротивлением властям». Теперь ей было двадцать три. Преданная, ничем не связанная. И еще одно: она была дипломированной медсестрой. Стурка окружал себя только профессионалами.

Алвин приехал из Нью-Йорка в понедельник ночью вместе со Стуркой, Пегги с четырьмя другими после личной встречи Стурки с Раулем Ривой. Те пятеро, которые вызвались нести бомбы, приехали в Вашингтон в четверг с Западного побережья; Алвин не видел никого из них раньше, они держались отчужденно, так что он до сих пор не знал о них ничего, кроме их имен и лиц. Стурка и Рива всегда работали так. Чем меньше ты знаешь, тем меньше неприятностей ты сможешь причинить.

Пятеро добровольцев, двое мужчин и три женщины пили кофе. Мужчины были достаточно хорошо одеты, коротко подстрижены и чисто выбриты; женщины по виду принадлежали к среднему классу: девушка в шерстяном платье с длинными рукавами; другая, полная, в свитере и юбке и маленькая черная женщина в твидовом костюме. Они мало походили на террористов и заподозрить их в чем-либо было трудно. Маленькая черная женщина была средних лет. Она потеряла двоих сыновей в Индокитае, какое-то время преподавала в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, но из-за ее революционной деятельности с ней разорвали контракт. У нее был третий сын где-то в Канаде и четвертый среди «Пантер» в Нью-Йорке.

Добровольцев завербовал Сезар. Он уехал на побережье и слонялся среди экстремистски настроенных радикальных групп, пока не нашел людей, которые подходили для целей Ривы. Сезар умел убеждать. Именно Сезар втянул Алвина в группу. «Революции делаются профессионалами, а не школьниками. Подумай, ты участвовал в придурковатых протестах, демонстрациях, которые ничего не значат. У безумцев нет цели, они бьют вслепую. Корби, у тебя есть военный опыт, ты профессионал, ты должен вступить в организацию, которая знает, как все это применить».

Группа не имела названия, даже сокращенного, из начальных букв; Стурка работал под фальшивым именем — он был Страттеном для каждого, кому не вполне доверял, а он не доверял почти никому.

Где-то в отдалении от них работал Рауль Рива, не показываясь при этом на глаза, — он участвовал в операции Стурки, но не являлся членом этой группы. Возможно, Рива имел свою группу; Алвин не был уверен — он видел кубинца только раз, на некотором расстоянии. Это была ячейка с хорошо отлаженными связями, которые не обсуждались. Рива каким-то образом существовал на периферии — старый боевой друг Стурки, держащийся в тени.

Стурка редко говорил с кем-нибудь из них, он не любил болтать и не был оратором. Занятия по идеологии проводил Сезар. Стурка оставался в стороне от учащиеся групп, он часто отсутствовал, когда под руководством Сезара они постигали учения Маринельо,[2] Мао и Че. Сначала Алвин отрицательно относился к безразличию Стурки: революционер должен помнить, почему он борется. Но скоро он убедился, что Стурка ничего не забывает: у него была абсолютная память, и он не нуждался в очередном цикле занятий по философии освободительного движения.

В отличие от многих народных вождей, Стурка не обладал личным обаянием, никогда не пытался разжечь огонь ненависти. Он не культивировал в себе какие-либо бросающиеся в глаза манеры или привычные движения и не проявлял интереса к тому, какое впечатление он может произвести. Алвин ни разу не слышал от него сетований на несправедливые притеснения правительства. Авторитет Стурки держался на его компетентности: он знал, что следует делать, и то, как это сделать.

Стурке можно было дать от сорока до пятидесяти лет, и он выглядел не таким высоким, каким был на самом деле, из-за привычки сутулиться. Казалось, что у него больная грудь. Его костистое лицо с выступающими скулами было изрыто рубцами от старых ран. Смуглый, как кавказец, он имел прямые черные волосы и легкий иностранный акцент, происхождение которого Алвин никак не мог понять. Как рассказывал Сезар, который знал его дольше всех, Стурка сражался вместе с Че и палестинскими партизанами, в Биафре и Гайане и, пятнадцать лет назад в алжирских войнах. Судя по некоторым фактам, которые Стурка не счел нужным скрывать, Алвин составил впечатление, что тот приобрел профессиональные навыки наемника в Конго и Индокитае.

Как специалист, Стурка презирал взрывчатые вещества. Он постиг науку разрушения и умел сосредотачиваться, как монах. Теперь он корпел над бомбами, приводя их в порядок. Пластиковая желатиноподобная взрывчатка была произведена в Соединенных Штатах, но Марио слетал в Сингапур и купил ее на черном рынке — она была украдена с военных полевых складов около Дананга. Масса казалась податливой, как глина для лепки. Стурка размазывал ее вдоль листов свинцовой фольги под фальшивым дном трех чемоданов и двух портфелей. Детонаторы восьмого калибра и батареи впрессовывались в пластик рядом с секундомерами, которые должны были привести в действие детонаторы.

Для нажатия пусковой кнопки часов Стурка смастерил миниатюрные маятниковые рычаги, приводимые в действие язычками замков на внешней стороне чемоданов. Оболочка из свинцовой фольги должна была помешать обнаружить скрытые механизмы с помощью металлоискателя, а использование секундомера — предотвратить обнаружение с помощью прослушивающих приборов, которые, в противном случае, уловили бы тиканье часового механизма.

Подготовка часов требовала особой тщательности, и Алвин наблюдал ее с интересом. Надо было вывинтить стекло у всех часов, согнуть кончик минутной стрелки и к корпусу часов припаять металлический зубец таким образом, чтобы минутная стрелка, проходя по кругу, касалась его, замыкая электрическую цепь, что, в свою очередь, сдетонирует взрывчатку. Корпус часов был привинчен в специальном гнезде, а все остальное помещено в вязкую желатинообразную массу так, что все устройство лежало ровно и слегка напоминало печатную плату. Бомба, аккуратно упакованная на дне между свинцовыми листами, имела толщину не более полудюйма, но в каждом чемодане содержалось восемнадцать унций взрывчатки, и этого было достаточно.

На фальшивом дне чемоданов и портфелей лежало множество обычных для журналиста предметов: карандаши, ручки, записные книжки, обрывки бумаг, соединенные скрепками, маленькие карманные точилки для карандашей, пузырьки с чернилами, расчески, косметика, ключи, сигареты и зажигалки, запечатанные пачки карточек размером 3x5 дюймов. Стурка подбирал предметы, имеющие осколочный эффект. Канцелярская скрепка была способна проткнуть глаз, а зажигалка — убить.

Сейчас Стурка накладывал полоски свинцовой фольги поперек верхнего края уже готовых бомб; он почти закончил работу. Оставалось только поставить на место фальшивое дно чемоданов.

Сезар встал, уперся кулаками в поясницу и потянулся, сильно откинувшись назад; он помахал руками, расслабляя затекшие мышцы, и прошел через всю комнату к окну. Взглянул на Алвина, на Дарлин и Линка снаружи и отогнул рукав, чтобы посмотреть на часы. Алвин проследил его взгляд: почти полночь. День X. Алвин оглядел комнату и после небольшой паузы спросил:

— Где Барбара?

— Ей дали поручение, — ответил Сезар, пожалуй, чересчур небрежно.

Это беспокоило Алвина. Стурка и Сезар три часа назад ушли с Барбарой и вернулись без нее через двадцать минут. Алвин старался говорить очень тихо, он не хотел раздражать Стурку: