Как только они это сделали, высокий рыжеволосый человек в пальто цвета кофе перехватил охранника Этриджа из секретной службы, агента Пикетта, и начал что-to быстро говорить ему в ухо.

Этридж уже почти прошел мимо них, когда агент Пикетт сделал шаг в сторону, вежливо преградив ему дорогу.

— Извините, сэр. Это мистер Лайм из нашей штаб-квартиры.

Высокий блондин кивнул.

— Господин вице-президент, — в углу широкого подвижного рта Лайма двигалась сигарета. У него было дружелюбное бульдожье лицо, дешевая стрижка и большие сильные руки. — Я не хотел бы тревожить вас…

— Но вы вот-вот сделаете это, — улыбаясь, сказал Этридж, чтобы сгладить натянутость ситуации. — Если человек начинает разговор с подобного заявления, это означает, что он собирается лягнуть тебя в живот.

Услышав шутку, Лайм тоже слегка улыбнулся перед тем, как ответить.

— Из этих сообщений, как правило, ничего не следует. Но вас нужно предупредить. Мы думаем, что радикальная группа планирует взорвать бомбу в Капитолии.

— Когда?

Вице-президент встретил быстрый испытующий взгляд Лайма, и нетрудно было догадаться, что он означал. Этридж оставил в стороне все естественные человеческие реакции: «Что? Бомбы в Капитолии? Это возмутительно! Вы не можете позволить им выкрутиться из этой истории?! Кто они такие? Почему вы думаете, что нам угрожает что-либо подобное?» И вместо этого: «Когда?»

— У нас нет надежной информации. Но если они вообще решатся на такой шаг, то это скорее всего произойдет во время сессии палат, — ответил Лайм.

— Другими словами, прямо сейчас?

— Возможно, — допустил Лайм.

— Вы хотите очистить здание?

Видно было, что Лайм колеблется, Этридж сказал:

— Разумеется, я не знаю, что посоветовать вам — мне неизвестно, насколько серьезна угроза.

— В том-то и дело, — признался Лайм. — Мы не знаем, существует ли вообще сама угроза.

— Вы послали людей для поисков внутри здания?

— Да, разумеется.

— Я полагаю, вы не подозреваете кого-либо из членов конгресса в сговоре с одним из подозреваемых вами?

— Нет. Кажется, это небольшая группа радикалов.

— Хорошо, тогда они не смогут пройти в зал заседания или любую из палат. Если они вообще окажутся внутри, они будут в галерее для посетителей, не так ли?

— Да.

— И ваши люди ведут розыски там? Расставлены, чтобы помешать бросить что-либо?

— Насколько возможно, да.

— Тогда я думаю, что нам лучше соблюсти повестку дня, — сказал Этридж. Он посмотрел на часы: 11:57.— Я не хочу показаться черствым, но нам подкладывали бомбы и раньше. Это ни разу не повлекло больших жертв или повреждений. Конституция требует, чтобы этот конгресс собрался сегодня в полдень. И если только у вас нет очень веской причины, я не думаю, что мы должны пытаться эвакуировать Капитолий.

Агент Пикетт, как всегда добросовестный, сказал, растягивая слова на алабамский манер:

— Именно это мистер Лайм сказал и мне, сэр, но я думаю, что во имя вашей безопасности я обязан рекомендовать вам не входить внутрь до тех пор, пока мы все не проверим.

— Это может отнять час, — возразил Этридж. — Церемония начнется через две минуты.

— Да, сэр, — ответил Пикетт, — все же я думаю, что вам было бы неплохо подождать, сэр.

— Мы оставим этот вопрос на ваше усмотрение, — сказал Лайм и, повернувшись, поспешил в здание.

Этридж посмотрел вокруг. Кто-то уже отвлек Фицроя Гранта, и тот исчез внутри здания. Вице-президент коснулся рукава Теда Пикетта:

— Что ж, пойдем, я не хочу опаздывать. — И прошел через высокую входную дверь.

12:05, восточное стандартное время.

Пресс-корпус в Вашингтоне насчитывал более двух тысяч аккредитованных корреспондентов из Соединенных Штатов и тридцати иностранных государств. Снабженные пресс-карточками, источник которых Страттен не разглашал, Боб Уолберг, его сестра и трое остальных получили доступ в Капитолий и его две галереи для прессы за полчаса до этого. Все прошло гладко, в точности так, как и предполагал Страттен. Вчера Уолберг и другие сбрили бороды, подстригли волосы и подобрали себе строгие костюмы, в которые они сейчас и были одеты. Страттен заполнил их бумажники всеми типами фальшивых удостоверений.

Далее Страттен основательно проинструктировал их. Ранее в Капитолии бомбы взрывались дважды. В 1915 году немец-инструктор из Корнеллского университета в знак протеста против американских поставок оружия союзникам взорвал устройство в приемной комнате сената, но это не причинило большого ущерба. В 1970 году радикалы взорвали бомбу в крыле сената — это была мощная взрывчатка, установленная в мужской уборной на первом этаже. Всего одна бомба, но она разрушила семь комнат: повалила стены и сорвала двери с петель. Пластиковая взрывчатка, которую нес Боб Уолберг, была еще более мощной, а у его напарников бомбы были в четыре раза больше. В этот раз угроза представлялась неизмеримо серьезнее: в 1970 году взрыв произошел рано утром, когда в здании почти никого не было. Сегодня конгресс заседал, и Страттен охватил оба крыла: трое в палате представителей, двое в сенате. Все здание должно было взлететь на воздух.

Пора, подумал Боб Уолберг. Вокруг него кружились репортеры, которые постоянно садились и вскакивали, толпясь в проходах галереи для прессы. Нетрудно было различить агентов секретной службы в их деловых костюмах, старающихся уследить за всеми. С бесстрастным видом он поднял портфель на колени и со щелчком открыл его. Он знал, что охранники наблюдают за его движениями, но его портфель уже осмотрели на входе, и бомба не была обнаружена. Поэтому они и не старались найти ее сейчас. Вряд ли кто-нибудь мог ее обнаружить, пока не будет слишком поздно.

Вдоль заднего ряда галереи для прессы стояли несколько мужчин в форме. Но Страттен предупреждал, что они не представляют опасности. Это были люди из отряда полиции Капитолия, и большинство из них являлось случайными людьми — студентами, нанятыми на полдня.

Вытащив блокнот и карандаш, он защелкнул портфель. Затем взглянул на часы: 12.10. Начало затягивалось, как всегда. Когда он ставил портфель вниз, под сиденье между лодыжками, он коснулся заклепки под латунной защелкой и таким образом включил механизм отсчета времени. Его всегда можно было остановить — в этом состояло преимущество секундомера перед обычными часами.

Но теперь он отсчитывал секунды, и Боб Уолберг знал, что у него есть тридцать минут на то, чтобы убраться отсюда.

Его ноздри расширились, и он начал потеть.

Галереи заполнялись людьми.

В дальнем конце галереи для прессы он увидел Сандру Уолберг, выглядевшую вполне профессионально с открытым блокнотом на коленях и занесенным над ним карандашом.

Внизу конгрессмены устраивались в полукруглых рядах кресел. Из двери позади трибуны спикера появился сам спикер палаты представителей Милтон Люк. Привратник сопровождал сановников к центральному проходу и усаживал их. Место Боба Уолберга было в третьем ряду галереи для прессы, над трибуной и несколькими ярдами левее ее; он окинул критическим взглядом расстояние и подумал, что взрыв должен снести добрую часть левой стороны кресел палаты представителей.

Кто-то устанавливал микрофон и дул в него для проверки; эти звуки раздавались эхом из динамиков. На трибуну взошел священник палаты представителей, и усилители донесли до Боба Уолберга его старческий, потрескивающий голос: «Благословен народ, живущий в Господе…» — и в голове Боба автоматически всплыло: Псалмы, стих 33, строфа 12. На мгновение он вспомнил субботнюю школу при храме в Калвер-Сити и раввина, говорившего добрые, разумные слова о добродетели Божией и людской. Он вспомнил также, как он, тринадцатилетний еврейский мальчик, прошел обряд инициации и отец подарил ему по такому случаю велосипед. В сущности, его отец был глупым и лицемерным буржуа, который притворялся либералом, держал зловонный гастрономический магазин и делал взносы в фонд Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения.