Он распахнул дверцу машины и тут увидел сладко похрапывающего во сне шофера Вараксина.

Кныш тряхнул его за плечо, приказал:

— Дыхни!..

Парень дыхнул.

— Все ясно — пьян как свинья!

— Гражданин начальник, да я только пивка с американцами за дружбу пригубил!..

— До окончания пробега будешь считаться под арестом, — решил Кныш…

Место Вараксина занял другой водитель, и машина Кныша рванулась в сторону боя.

К Зворыкину подбежал долговязый американец.

— Что случилось? — спросил он.

Зворыкин отмахнулся. Снова в отдалении гремят выстрелы. Джой выразительно щелкает языком. Он подходит к своей машине, достает винчестер и залезает в машину.

Зворыкин пытается извлечь его наружу, но Джой решительно отстраняет командира пробега и мчится в сторону перестрелки, а следом за ним устремляется и Зворыкин.

Укрывшись за барханами, за краем такыра, басмачи ведут огонь по машинам.

Подкатил грузовик Кныша, развернулся, и заработал пулемет.

У басмачей появились раненые, их оттаскивают за барханы.

Пули пробили баллоны, и грузовик Кныша остановился.

Группа басмачей пытается зайти в тыл Кнышу.

Темнота и барханы облегчают их задачу. Но когда они уже достигли такыра, к месту боя подоспели Зворыкин с Джоем и стали на ходу обстреливать басмачей.

Басмачей преследуют до колодца, и здесь они скрываются, перекинув своих убитых и раненых через седла.

Первым достиг колодца Джой. За ним появились машины Зворыкина и Кныша. Джой пьет воду из брезентового ведерка, вода льется ему на лицо, на шею, за пазуху.

— Непростительное мальчишество! — накинулся Кныш на Зворыкина.

— Вот не знал, что ты меня так нежно любишь! — усмехнулся Зворыкин.

— Я отвечаю за тебя перед товарищем Сталиным, — сказал Кныш…

Могильный холм, обгорелый радиатор и дощечка «Степан Рузаев, матрос революции».

Зворыкин упал на колени.

— Вот ты и обогнал меня, Степа…

Все подняли вверх оружие, грянул прощальный залп…

Зворыкин пьет чай в юрте.

Входит Кныш.

— Дело дрянь, — говорит он, — продолжать пробег могут только пять машин: две наших, два «форда» и «ситроен».

— А остальные? — спрашивает Зворыкин.

— Часть осталась в пустыне, часть нуждается в серьезном ремонте.

— Пей чай. — Зворыкин подвигает ему чайник.

— Не хочу.

— Значит, будем загорать?

— Нет. Приказано финишировать раздельно. — Он положил перед Зворыкиным телеграмму.

— Раздельно так раздельно.

— Не слишком ли ты спокоен?

— Самое трудное осталось позади, наши машины прекрасно себя показали…

— Мы понесли серьезные потери, пустая случайность — их уже было достаточно, — и наши грузовики не дотянут до финиша. Ты представляешь, что тогда будет? За пробегом следят руководители партии и правительства.

— Хватит паниковать-то!

— Я не паникую, но мы не имеем права на неудачу!.. — резко оборвал Кныш. — Мы не такие люди, чтобы проигрывать!..

Вдалеке тоскливо завыл шакал.

…Поселок с парой саманных домиков и несколькими юртами. Кныш идет по поселку и приближается к сложенному из камней очагу, возле которого возится с котелками в руках подвергнутый домашнему аресту водитель Вараксин. При виде Кныша Вараксин оставляет котелок и, вскочив, вытягивается в струну…

— Слушай, Вараксин, ты за что сидел?

— Кто сидел? — заморгал глазами «арестованный».

— Брось! Ты же меня «гражданином начальником» назвал. Ну, говори: воровство, грабеж?..

— Да нет! Молодой был, глупый…

— А сейчас ты старый и умный? Рецидивист ты, Вараксин, я за тебя полушки не дам!

И Кныш двинулся дальше.

И опять идут машины по пескам Каракумов.

Пять машин…

Четыре машины…

Три машины…

Две машины…

И вот на привале эти машины — советская и «форд». Ночь. Над печальной тьмой пустыни плывет тощий новорожденный месяц. Он почти не дает света, лишь заставляет слабо взблескивать металлические детали грузовиков.

В палатке — Кныш и Зворыкин. Кныш все время, морщась, хватается за голову.

— Что произошло с «ситроеном»? — задумчиво говорит Зворыкин. — Вышел вроде исправным и развалился не поймешь с чего…

Кныш подошел к ведру, зачерпнул воды, смочил голову.

— Ребята болтают, тут дело не чисто… — начал Зворыкин.

— Кто болтает? — вскинулся Кныш. — За такую болтовню — к стенке!

— Странная штука — время, — задумчиво проговорил Зворыкин. — Мне с годами людей все жальче… Не жальче, конечно, но ты сам понимаешь… А в тебе все больше злобы…

— Ты размяк, Алексей, как дерьмо в оттепель. — Кныш снова сжимает голову. — Помнишь старинную русскую былину? Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович тьму-тьмущую врагов истребили на рубеже родины. А на место каждого убитого басурмана вставали двое живых, они и тех порубили, а врагов вдвое больше стало… Смекаешь? Так вот и у нас: враги повсюду, доверять никому нельзя.

— Знаешь, Кныш, — со злой убежденностью говорит Зворыкин, — по-моему, все дело в том, что тебя бабы не хотели.

Кныша передернуло, но усилием воли он справился с собой.

— А мне это не нужно… — сказал он тихо. — Я однолюб. Не вышло — и все, можно жить и без такого счастья, когда служишь большому делу.

Он опять подходит к ведерку и смачивает голову.

— Что с тобой? — спросил Зворыкин.

— Басмаческая пуля на излете…

Он садится на койку, продолжая сжимать голову руками.

— Нечего на рожон лезть… — ворчливо говорит Зворыкин.

— За тебя ж, чертушку, боялся…

— Отчего такое? — задумчиво произнес Зворыкин. — Вечно ты у меня под ногами путаешься!

— А потому, что где есть Зворыкин, должен быть и Кныш. Чтоб не растекались слюнями сила и гнев революции.

— Брось, Кныш, говорить от лица революции. Не надо…

Зворыкин усмехнулся и вышел из палатки.

В темноте промелькнула Какая-то фигура.

Человек наклонился над фордовским грузовиком, с тихим щелчком открыл капот, и тут кто-то кинулся на него сзади. Человек вырвался и наугад ударил нападающего в лицо. Ответный удар отбросил его к машине, он приложился головой об радиатор и на миг потерял сознание. Но когда противник склонился над ним, он пнул его ногой в живот и вскочил.

Затем они дрались в полной тьме, грузовик отрезал их от слабого света месяца, только слышался тяжелый топот, свистящее дыхание да резкий, как в мясной лавке, хряск ударов. Потом был короткий стон, хрип, и один из дерущихся упал и откатился за границу густой тени. Поверженный открыл глаза, приподнялся, высморкал кровь из носа и поглядел на своего противника, сидящего на ступеньке грузовика. Он увидел разорванную в клочья рубашку, запекшуюся струйку крови в углу рта, увидел крупное и резкое лицо Зворыкина.

— Алексей Петрович! — проговорил он с ужасом.

— Тебя Кныш заставил? — спросил Зворыкин.

— Нет, я сам…

— Ври больше!

— Да чего врать-то!.. Не видите, как он дрейфит?

— Не крути, Вараксин.

— Правда! Зверски дрейфит, что нас обойдут. Ну, я и решил ему услужить.

— Зачем тебе это надо?

— Боялся, как бы из-под домашнего ареста в тюрягу не угодить. Что другому сойдет, мне не в жисть. Я досрочно освобожденный.

— Ладно, пошли!

— А что мне будет?

— Не бойся, Вараксин, за мной не пропадет…

…Утро. Машины готовятся в путь. Шоферы подливают воду и масло, обстукивают каблуками шины. Появляется Зворыкин.

— Джой! — кричит он американцу водителю. — Хотите пари?

Кныш прислушивается к их разговору.

— Пари — о’кей! — соглашается долговязый Джой.

— Ставлю свои часы против бутылки «Белой лошади», что я финиширую первым.

Джой энергично затряс головой.

— Нет, я! — И он тычет себя пальцем в грудь.