— Как все глупо получилось! Как глупо!..

И колеса тут же подхватили: «Глу-по, глу-по, глу-по!»

Резкий стук в дверь оборвал горькие воспоминания Антона. Просунув голову в купе, официант объявил, что ресторан открыт, и пригласил поужинать. Антону не хотелось есть, но сидеть одному в купе означало бы вновь и вновь переживать недавние огорчения. На платформе в Москве он видел, как в поезд садились военные, и, надеясь встретить кого-нибудь из тех, кто знает Петра, Антон пошел в ресторан. Два дня назад он послал брату телеграмму, извещая о времени прибытия поезда на станцию, находящуюся неподалеку от расположения его воинской части. Стоянка — всего пятнадцать минут. Разве успеешь наговориться с братом, которого давно не видел! Товарищи Петра — встреться Антон с ними — избавили бы от лишних расспросов.

Через пляшущую, грохочущую и звякающую «гармошку» межвагонного перехода Антон прошел в соседний вагон и, опираясь ладонями о стенки, направился по узкому коридору. Где-то тут была Елена, племянница Юлии, та самая, которая, по словам Кати, так ловко заставила жениться на себе дипломата, приехавшего из Лондона.

«Она — там», — подумал Антон, увидев у открытой двери в купе плотного, уже немолодого мужчину в белой шелковой косоворотке и молоденького военного, перетянутого в мальчишеской талии до того, что его гимнастерка, собранная сзади, топорщилась из-под широкого ремня, как куриный хвост. Чтобы пройти по коридору, Антон попросил их посторониться. Извинившись, они отступили от двери, и Антон увидел Елену. Подобрав под себя ноги, она сидела на диване. Свет настольной лампы ярко освещал лишь ее колени, которые не мог прикрыть короткий халатик, да тонкую руку, лежавшую на бедре; лицо скрывала тень абажура, выделялись накрашенные, казавшиеся черными губы и яркие глаза.

Ресторан был полон военных. Они возвращались в свои гарнизоны из отпусков или командировок, и эта ночь была для них последней «вольной» ночью. Они пили вино, пиво, не чурались и водки — и разговаривали, разговаривали, подтверждая прежние наблюдения Антона: насколько сдержанны и молчаливы русские, когда они трезвы, настолько разговорчивы, когда выпьют.

Попытка подсесть к военным не удалась. Место за ближайшим столом, как сказали Антону, было занято, у другого стола его встретили такими неприязненными взглядами, что он не осмелился даже спросить, можно ли сесть на свободный стул; сидевшие за третьим столом, увидев его приближение, положили на пустующие стулья фуражки. Вероятно, приняв Антона за иностранца, военные избегали его соседства, и ему пришлось направиться к столику у противоположной двери: там одиноко сидел высокий, узкоплечий молодой человек, которого Антон едва не сбил с ког, когда бросился из купе навстречу Кате. На вопрос, не возражает ли тот, если Антон присядет к его столу, молодой человек молча наклонил поблескивающую от бриллиантина черноволосую голову и улыбнулся.

— Мы, кажется, соседи по купе, — сказал Антон, опускаясь на стул.

Молодой человек снова кивнул и улыбнулся, но опять промолчал.

— Нам, наверно, придется долго ехать вместе, — проговорил Антон и, получив в ответ еще один кивок и улыбку, спросил: — Вы до Берлина или только до Варшавы?

— Я до Берлин, — ответил не сразу сосед и, помолчав, в свою очередь, спросил: — А вы тоже до Берлин?

— Нет, я дальше.

Сосед оживился и даже, наклонился немного над столом.

— О, дальше Берлин! Но в Германия?

— Нет, не в Германию, в Англию.

— О, Англия! — Сосед заулыбался еще дружественнее и шире, показывая большие, крепкие зубы. — В Лондон?

Молодой человек произнес название английской столицы так, как его произносят англичане — «Ландн», и Антон, не отвечая на вопрос, пристальнее взглянул в узкое, сухощавое лицо соседа.

— Вы англичанин?

— Да, я есть англичанин.

— А что вы делали в Москве? — спросил Антон. — Приезжали посмотреть?

— Я приезжал в Москва взять свои вещи и привезти в Берлин.

— А как ваши вещи оказались в Москве?

— Я жил и работал тут больше год.

— Вы жили и работали в Москве? Где же вы работали?

— В британски посольство.

— Теперь вы перебираетесь в Берлин, чтобы работать там?

Англичанин утвердительно наклонил голову и опять широко улыбнулся. Ему было примерно столько же лет, сколько Антону, он ехал из одной страны в другую без волнения, словно на дачу, разговаривал на плохом русском языке без смущения и сидел в этом вагоне-ресторане, заполненном чужими людьми, как у себя дома.

— А чем вы будете заниматься в Берлине?

Сосед достал из внутреннего кармана пиджака бумажник, из бумажника маленький квадрат меловой бумаги и вручил Антону с серьезной осторожностью, точно хрупкую ценность. Антон взял бумажный квадрат и стал рассматривать с интересом: это была первая визитная карточка первого иностранца, попавшая в его руки. Изящным шрифтом на ней было напечатано по-английски: «Хью Хэмпсон, личный секретарь британского посла в Берлине».

— О, извините, карточка есть по-английски, — спохватился Хэмпсон.

— Ничего, я понимаю английский.

— О, вы понимаете английский? Это очень хорошо! — обрадованно одобрил Хэмпсон и тут же перешел па родной язык: — Могу я говорить с вами по-английски?

Антону хотелось сказать: «Пожалуйста, говорите!», но он не осмелился заговорить по-английски с настоящим англичанином, поэтому попросил:

— Давайте говорить по-русски. Вы же хорошо говорите по-русски.

— Я говорю русски плохо, — признался Хэмпсон, но все же на вопросы старательно отвечал по-русски.

— Почему вы сменили Москву на Берлин? — спросил Антон. — Не понравилась Москва?

— Я люблю Москва очень много, — ответил Хэмпсон, — и я ценю русски гостеприимство очень много. Мне нравится ваш климат — ваш лето, ваш зима, когда так много снега и можно кататься на лыжи везде, и Большой театр. О, Большой театр — это чудо!..

— Тогда зачем же вы покидаете Москву?

— Я должен ехать в Берлин.

— Почему?

— Мой отец хотел, чтобы я работал с сэр Невиль — это наш посол в Германия, — проговорил Хэмпсон, медленно подбирая слова. — Мой отец и сэр Невиль вместе начинали служба в иностранной сервис, сэр Невиль — на дипломатической сторона, мой отец — на консульской. И мой отец всегда считал сэр Невиль очень интеллигентным и бриллиантным дипломатом, который достигнет до самый верх. Перед смертью мой отец послал сэр Невиль — он был тогда посол в Арджентайн, Буэнос-Айрес — письмо, чтобы сэр Невиль взял мальчик, то есть меня, под его протекция. Сэр Невиль пошел на гора, когда мистер Чемберлен стал премьер-министр и послал сэр Невиль в Берлин как посол. Сэр Невиль встретил меня в Лондон почти пять месяц назад и взял меня как свой приватный секретарь в Берлин, и только две недели назад разрешил мне поехать в Москва за свои вещи, потому что сэр Невиль было много работы.

У стола появился высокий, плечистый мужчина. Опустив руки по швам и немного наклонив голову, он показал глазами на свободный стул рядом с Антоном и, скорее командуя, чем спрашивая, сказал:

— Разрешите?

— Садитесь, — сухо произнес Антон и даже подвинулся немного на своем стуле, чтобы быть подальше от плечистого, крепкого сложения пассажира. Тот буркнул: «Благодарю!», не замечая сухости, сел и сказал проходившему мимо официанту, чтобы ему открыли бутылку пива. Пока официант наливал пиво в бокал, поставленный им перед пассажиром, тот прочитал название: «Ле-нин-град-ское»… и поднял светлые, почти прозрачные глаза на официанта.

— Ведь это же мюнхенское пиво, — сказал он. — Почему его перестали называть мюнхенским и стали называть ленинградским?

— Не знаю, — коротко ответил официант и отошел.

— А вы не знаете, почему это пиво перестали называть мюнхенским? — обратился сосед к Антону.

— Понятия не имею! Я плохо разбираюсь в сортах пива.

Сосед повернулся к Антону всем своим крепким, квадратным корпусом и посмотрел в его лицо с той же холодной требовательностью.