А причиной неожиданного загула Пирошникова послужила встреча со старинным приятелем Олегом Метельским, которого Владимир Николаевич не видел лет тридцать и не узнал бы никогда, если бы Олег его не окликнул, когда Пирошников проходил мимо по второму этажу «Крупы», как звали все питерские книжники оптовую книжную ярмарку в ДК им. Крупской.

Снилось ли когда-нибудь Надежде Константиновне, что она превратится в книжную ярмарку и звать ее будут так же, как всегда ласково называл ее Ильич?

Итак, Олег узнал своего постаревшего приятеля и напомнил ему, когда и при каких обстоятельствах им доводилось встречаться. Когда-то, в пору второго студенчества уже отслужившего в армии Пирошникова, они вместе входили в вокально-инструментальный ансамбль «Невские гитары». Олег играл на ритм-гитаре, а Пирошников — на басу. Его музыкального образования хватало на четыре струны.

Впрочем, и на шестиструнке Пирошников в ту пору тоже пробовал играть.

Это продлилось недолго, до очередного и уже окончательного отчисления Пирошникова, на этот раз по его собственному желанию, поскольку он убедился, что техническое образование ему не нужно, а гуманитарные наклонности он разовьет самостоятельно. Он тогда много читал стихов, мемуаров, пробовал писать сам; промелькнувшая оттепель задела его своим крылом, говоря фигурально, и заставила слегка воспарить. Впрочем, невысоко.

Несмотря на кратковременность давно прошедшего знакомства, приятели вместе устроились за книжным прилавком, который уже несколько дней обслуживал пенсионер Метельский, поступив сюда продавцом, и предались воспоминаниям, изредка прикладываясь поочередно к плоской фляжке коньяка — непременному атрибуту прогулок Пирошникова.

Несомненно, два седых старика, сидящие за книжным развалом и посасывающие коньяк из фляжки, являли собою зрелище обнадеживающее, хотя и предосудительное для ревнителей морали.

Продолжение банкета последовало дома у Олега, в скромной двухкомнатной квартирке, где он жил один после смерти супруги и где на стенах Пирошников наконец увидел всю свою несостоявшуюся судьбу инженера — специалиста по силовым установкам крупнотоннажных морских судов. Олег, в отличие от него, электротехнический институт все же закончил и всю жизнь проработал по специальности.

Там висели дипломы в рамочках, газетные вырезки под стеклом — о спуске на воду какого-нибудь судна или об экспедиции в Антарктику — и многочисленные фотографии, где Олег был изображен в компании коллег, или с иностранной делегацией, или на палубе сухогруза, или же просто в кругу семьи. Жизнь была наглядна и убедительна, биография героя выстраивалась в прямую линию, а ненужная пенсионная загогулина в виде должности продавца на «Крупе», слава богу отсутствовала. В самом деле, зачем она лауреату Госпремии, видному в прошлом инженеру с пенсией в восемь тысяч рублей?

Но такой линии не было у Пирошникова. Жизнь его не только лишена была наглядности, но походила бы на изломанную кривую с петлями, доведись кому-нибудь изобразить ее. Она складывалась, как Бог на душу положит, но Пирошников удивился бы и даже оскорбился, если бы кто-то сказал ему, что он «ищет себя». Он ничего не искал, но ни от чего не отказывался. Притом уверенность в неком Предназначении своей жизни не покидала его, но он полагал, что поиск этого Предназначения бесполезен, оно должно явиться само. Или не должно.

Почти прожившие жизнь приятели не толковали о столь высоких и недоступных материях — упаси бог! — а просто рассказывали друг другу о детях, проблемах со здоровьем и, конечно, о женщинах, бывших в их жизни.

Под нехитрый ужин и три бутылки вина они засиделись до полуночи и даже, вспомнив молодость, сыграли и спели кое-что из старого репертуара. Электрическая гитара Олега давно висела на гвозде, украшая прибитый к стене ковер в спальне, но нашлась акустическая, на которой пенсионеры и музицировали по очереди. Пальцы Пирошникова помнили старые аккорды, он взволновался и пел с таким чувством, что растроганный Метельский подарил ему эту гитару со словами:

— Помни молодость!

Короче говоря, они вспомнили молодость с неувядающей силой, и теперь Пирошников не без удовольствия рассказывал об этом Серафиме.

Она слушала, не переставая удивляться его даже не молодости, а мальчишеству, казалось бы, неуместному в почти семидесятилетнем человеке. С тех пор как он месяц назад явился ей в образе мифического молодого соблазнителя в пересказе Ларисы Павловны, а потом сразу же воплотился смешным стариком, способным на безумия в виде силлабо-тонических спектаклей с подвижками земной коры, она относилась к Пирошникову почти как к явлению природы, которым управлять нельзя, можно лишь держаться подальше или любоваться.

Он же, получив в ее лице не только неожиданную любовницу, но и слушателя, зрителя и даже участника его жизненных спектаклей, расцвел, позабыв о неустроенности и болезнях.

Вот и сейчас, во втором часу ночи, раскинувшись в бархатном кресле с бокалом вина в руках, в ночном вестибюле бизнес-центра, превращенном в жилище, Пирошников, как никогда, чувствовал себя в своей тарелке.

Он взял в руки гитару, дотронулся до струн и извлек первый осторожный аккорд. Вахтер Боря, снова заснувший было под доносящееся из-под лестницы журчание Пирошникова, приподнял голову и услышал:

Да, это был блюз, импровизация подвыпившего изгнанника, вспомнившего блюзовые аккорды через три десятилетия. Студент-вахтер снова изумился и продолжал слушать.

Этот куплет свидетельствовал не только о знании стихов Маяковского, в чем сомневаться не приходилось, но и о близком знакомстве с молодыми поэтами, поскольку в городском жаргоне времен молодости Пирошникова слово «стопудово» отсутствовало.

Серафима счастливо смеялась, слушая этот пьяный блюз. А Пирошников, войдя в азарт, чувствуя прилив вдохновения, закончил:

Серафима зааплодировала, студент же не решился. Все-таки он был при исполнении.

А Пирошников, произведя этот выплеск творческой энергии, прислонил к креслу гитару, откинулся на спинку кресла и мгновенно заснул.

…Ему снился яблоневый сад с белеными стволами яблонь, обремененных плодами. Он шел сквозь их строй куда-то, где должен быть выход из сада — он точно знал, что такой выход есть, но не знал, где он. А вокруг с глухим стуком падали на землю спелые яблоки. Но он не наклонялся за ними, а шел к выходу.

Наконец что-то стало меняться, строй яблонь поредел, а сами они стали меньше ростом, да и яблоки на ветках были сморщенны и мелки. Сквозь редкие ветви просвечивало осеннее пустое небо, сад кончился, за ним открылось ровное поле, и где-то далеко в поле виднелась изгородь. Он устремился к ней, ища в изгороди прореху, выход, и тут увидел калитку. Почти бегом он кинулся к ней, но на последних метрах замедлил шаг, ибо изгородь превратилась в каменную стену, но дверца в ней осталась, лишь стала железной.