Кто бросил портфель, Неделина?!

Я не знаю!

Она и в самом деле не знала. А как тут узнаешь? Толкучка, портфель словно бы сам собой вырвался из рук.

Ну, значит, мне придется наказать именно тебя!

За что же, Игнатий Фаддеевич! — Машка готова была разрыдаться. — Я-то здесь при чем?

Портфель твой?.. Значит, будешь отвечать. Вплоть до исключения с «волчьим билетом»!

Никто толком не знал, что это за «волчий билет» . Якобы такая справка — никуда тебя с ней не примут! Но теперь в очень многие места вообще не требуется никакого документа. А тем более Машка ни в какие институты международных отношений или в экономическую академию не рвалась. Она хотела быть закройщицей и потом открыть свое маленькое ателье.

То есть этот «волчий билет» был ей в принципе не страшен. Но Машке было ужасно, что ее ругают, на нее кричат! А зачем кричал Игнатий, всем тоже, к сожалению, было понятно. Он орал на невинную овечку Машку, чтобы признался настоящий виновник.

Но тот, кто это сделал, не был дураком — просто так идти в объятия огнедышащего дракона. Тут дело не в трусости, а просто глупо: ведь Машке-то ничего не будет в результате. Да если

Игнатий только начнет, можно в отдел народного образования такую телегу накатать — сам разрыдаешься!

Директор, между прочим, это преотлично понимал. Он окинул класс суровым взглядом:

Так не будете признаваться? Хотите, чтоб я все-таки Неделину исключил?.. Отлично. Так и сделаем. Неделина, собирай вещи!

Несправедливо будет, Игнатий Фаддеевич, — сказал Робин Гуд спокойно.

Несправедливо?.. Ну так признайся! Ты же у нас защитник слабых и больных!

Во-первых, Маша не больна ничем. А во-вторых, я именно ее и защищаю. Говорю, что если вы начнете ее преследовать, то наш класс...

Что... «вашкласс»?!

Да в «Московский комсомолец» заметку напишем, — сказал Робин задумчиво. — Про то, что человеку нанесли несправедливую моральную травму.

Класс буквально замер в восхищении. Игнатий в результате так и ушел ни с чем. Хотя он, конечно, догадывался, кто это все сотворил. И все как бы знали: это сделали люди Робин Гуда... Ну и сам, конечно, Робин! Однако доказательств ни у кого не было.

Только Ольга могла бы рассказать, как Робин Гуд пробрался в артистическую уборную, а потом выскользнул оттуда. Но ведь она не могла об этом говорить — по вполне понятным всем причинам.

Она только могла клеймить Робина, не называя его имени. Сейчас, после ухода Игнатия, классный час сам собою кончился — никого из взрослых с ними не осталось: директор ретировался, классная руководительница, она же Евгеша, вообще отбыла из школы в неизвестном направлении. А они сидели в ожидании звонка, чтобы на законных основаниях разойтись по домам.

Вот тут-то как раз Робин Гуд и расхвастался своей «великой местью». Причем не говорил, что это именно его рук дело. А просто, дескать: «Евгешка заслужила такой урок судьбы. Портфель Машкин вырвался сам собой, но вырвался он очень по делу».

Тут надо заметить, что народ вообще-то не умирал от любви к биологине. И поэтому, когда Ольга сказала, что месть была не великая, а жестокая, и в этом — для честного человека, конечно! — есть большая разница, народ ее идеи не воспринял. С нею не стали ссориться — все-таки Ольга артистка цирка, тоже звезда класса и школы. Но и поддерживать не стали.

Когда спускались по лестнице, рядом с ней оказался Робин Гуд:

Хотел вам заметить, мисс, что жестокости не было. Только стремление привести в жизнь намеченный план... Естественно, я говорю не про себя лично. А просто так... Рассуждаю.

Ольга не стала ему отвечать, пошла быстрее, догнала Машу Неделину, обняла ее за плечи:

Вот же, Маш, бывают в жизни злые шутки! Ни за что ни про что чуть из школы не вылетела.

Машка махнула рукой куда-то вдаль, видимо, имея в виду Игнатия:

Да меня бы Робин защитил!

Надо же! «Меня бы Робин защитил». А то, что она попала в это нелепое положение, разве не его вина? Ну, Машка-Машка! Однако объяснять ей что-то Ольга не стала.

Некоторое время они шли молча. И уже в самом низу Ольга вдруг спросила:

А ты не знаешь, Маша, где Евгения Петровна живет?

—Евгеша?.. А зачем тебе? Ольга посмотрела ей прямо в глаза:

Да просто мне её жалко!

В глазах у Машки промелькнула растерянность. Она как бы подзабыла, что Евгения тоже человек, а не боксерская груша. А теперь вспомнила...

Ты ей, что ли, сказать хочешь?..

Як ней просто хочу сходить! Они посмотрели друг на друга.

—Ладно, записывай адрес: улица. Речная, дом восемь, квартира тринадцать.

Ольга посмотрела на нее удивленно. Она-то думала, что придется выслушивать долгие объяснения, как дойти до такого-то дома, повернуть туда-то и там еще спрашивать... А дело было в том, что Машин дед Вячеслав Михайлович имел старорежимную привычку поздравлять всех, кого возможно, с разными праздниками. И внучку заставлял это делать. У Марьи же таких «адресатов» набиралось немного, ну и, короче, она запомнила...

Ольга попробовала найти глазами Олежку, но тот шел в компании рыцарей, они о чем-то договаривались, и лицо у Олежки было заинтересованное до ужаса и веселое. Они затевали что-то новенькое и, похоже, любопытное... Эх, любому, кто на них посмотрит сейчас, станет завидно.

Выходит, и для Олежки Евгеша была «боксерской грушей»!

Ольга резко остановилась, повернула в сторону буфета. Хотя он был сейчас, наверное, уже закрыт. Остановилась за колонной в школьном вестибюле... Да, она осталась совершенно одна. А главное — без Олежки. Но все равно она доделает, что собиралась!

Улица Речная... Это, как объяснил ей человек с черными блестящими усами, довольно далеко. А хотелось есть. И поесть надо было именно сейчас — чтобы не идти на репетицию с тяжелым брюхом. Тем не менее пошла на остановку... Транспорт в этом городе ходил хорошо. Видать, мэр тут хороший, заботился о людях. И о приезжей Ольге он тоже заботился. Трамвай, потертый, правда, весь дребезжащий такой, при шел буквально минут через пять. И еще минут десять Ольга ехала мимо разнокалиберных домов, думая о родной Москве и одновременно вспоминая другие города, где ей совсем недавно пришлось побывать — такая уж судьба артиста!

В общем, за этими мыслями она незаметно доехала до нужной остановки. Евгения жила в пятиэтажном доме без лифта, на четвертом этаже. Ольга шла, стараясь не читать, что там понаписали разные умные люди семи-пятнадцати лет... Ужас какой-то!

Наконец остановилась перед дверью, на которой висела железная табличка с номером 13. И тут Ольга поняла, что воспоминания о Москве и других городах, мысли про «настенных писателей» и так далее и тому подобное были только для того, чтобы не думать, как она сейчас позвонит в эту дверь... И что скажет!

А что ей говорить-то? «Я видала, как Кудинов Роберт...» Но ведь это невозможно!

И скорее, чтобы окончательно не умереть от страха, надавила на звонок.

Долго ей не открывали, Ольга даже успела трусливо обрадоваться, что, слава богу, никого дома нет...

Фиг-то! Дверь вдруг открылась-, даже можно сказать, распахнулась. Кстати, в ней не было смотрового глазка, а хозяйка даже не поинтересовалась, кто там. Просто открыла, и все.

И Ольга сразу поняла, почему ей так долго не открывали — глаза у Евгении были заплаканные, а вернее даже будет сказать, зареванные!

Здравствуй, Оля, — произнесла Евгеша и улыбнулась невольно. Ведь они виделись сегодня, причем всего часа два назад.

Меня просили... — начала Ольга давно заготовленную фразу.

И остановилась. Совершенной чепухой показались ей слова про то, что ребята попросили ее, Ольгу, сходить к учительнице, чтобы спросить...

Евгения, конечно, не могла знать, что там Ольга нагородила в своей голове. Но поняла, что не стоит у нее выспрашивать, кто и зачем послал — никто ее не посылал!

Пойдем...

Евгения пошла в комнату, а Ольга за ней. Сразу было видно, что здесь жил далеко не богатый человек. И вся обстановка колченогая, и обшарпанность чисто вымытого пола, и стены, которые были доклеены кусками других обоев — просто какие были. Правда, Евгения делала это в виде разных там рыб да цветов. Но почему это делается, было Ольге слишком понятно — потому что новые обои купить денег нет!