— Ах, Бука, милый! — воскликнула она. Волосы Майры были растрепаны, она была чуть полновата, но намного моложе его и по-настоящему рада его видеть, подумал полковник. Маленькая собачка подпрыгивала у ее ног.

— Лулу, Лулу! — крикнула Майра, одной рукой подхватив собачку, а второй придерживая волосы. — Покажись дяде Буке.

Полковник уселся в скрипучее плетеное кресло. Майра посадила собачку к нему на колени. За ухом у собачки виднелось красное пятно — возможно, экзема. Полковник надел очки и склонился, чтобы рассмотреть получше. Майра поцеловала его в шею над воротником. Очки упали. Майра подхватила их и надела на собачку. Похоже, старикан сегодня не в духе. Что-то не клеилось в таинственном мире клубов и семейной жизни, о котором он ей никогда не рассказывал. Он пришел рано, она не успела причесаться, и это было досадно. Но ее обязанностью было развлекать его. Поэтому она стала порхать по комнате — ее грузноватая фигура еще позволяла ей проскользнуть между столом и креслом так, чтобы он не успел ее поймать. Она убрала ширму и развела огонь в убогом камине, после чего примостилась на подлокотнике его кресла.

— Ах, Майра! — сказала она, глядя на себя в зеркало и поправляя шпильки. — Какая ты жуткая неряха! — Она выпустила длинный локон, и он упал ей на плечо. Волосы ее были все еще прекрасны и отливали золотом, хотя она приближалась к сорока годам и, если сказать правду, имела восьмилетнюю дочь, которая жила у знакомых в Бедфорде. Волосы рассыпались под собственной тяжестью, Бука наклонился и поцеловал их. На улице заиграла шарманка, дети побежали к ней, все как один перестав кричать. Полковник начал гладить шею Майры. Затем его рука, на которой не хватало двух пальцев, спустилась ниже, к плечам. Майра соскользнула на пол и прижалась спиной к его коленям.

С лестницы донесся скрип шагов. Кто-то предупредительно постучал. Майра быстро заколола волосы, встала и вышла, закрыв за собой дверь.

Полковник опять принялся методично осматривать собачье ухо. Экзема или не экзема? Он посмотрел на красное пятно, потом поставил собачку в ее корзинку и подождал. Ему не нравилось долгое перешептыванье на лестничной площадке. Наконец Майра вернулась. Вид у нее был обеспокоенный, а когда она тревожилась, то выглядела старше. Она начала что-то искать среди подушек и покрывал. Мне нужна моя сумочка, сказала она. Куда она дела сумочку? При таком беспорядке, подумал полковник, она может быть где угодно. Сумочка нашлась в углу дивана под подушками — она была тощая и наводила на мысли о бедности. Майра перевернула ее вверх дном и встряхнула. Оттуда выпали носовые платки, смятые клочки бумаги, серебряные и медные монеты. Здесь должен быть соверен, сказала Майра.

— Я точно помню, вчера он у меня был, — прошептала она.

— Сколько? — спросил полковник.

Нужен один фунт — нет, фунт, восемь шиллингов и шесть пенсов, ответила Майра и пробормотала еще что-то про стирку. Полковник выскреб из своего маленького кошелька два соверена и дал ей. Она взяла и вышла, перешептыванье на лестнице возобновилось.

«Стирка?» — подумал полковник, оглядывая комнату. Это была жалкая и тесная конура. Но, поскольку он был намного старше Майры, ему не подобало задавать вопросы о стирке. Она вернулась, опять порхнула через комнату и уселась на пол, положив голову ему на колени. Слабый огонь в камине помигал и потух.

— Брось, — нетерпеливо сказал полковник, когда Майра взяла кочергу. — Пусть его тухнет.

Майра отложила кочергу. Собака похрапывала, шарманка играла. Рука полковника опять стала прогуливаться по шее Майры, иногда погружаясь в густые волосы. В маленькой комнате, к окнам которой так близко подступали стены соседних домов, сумерки сгущались быстро, да и занавески были наполовину сдвинуты. Полковник притянул Майру к себе и сзади поцеловал в шею. Затем трехпалая рука спустилась ниже, к плечам.

Внезапно по мостовой стал хлестать дождь; дети, игравшие в «классики», разбежались по домам. Престарелый уличный певец в лихо сдвинутой на затылок рыбацкой шапке, который ковылял вдоль бордюра, распевая во весь голос: «Судьбу благодарите, судьбу благодарите!» — поднял воротник пальто, укрылся под крыльцом пивной и завершил свои призывы: «Судьбу благодарите все!» Затем вновь выглянуло солнце и высушило мостовую.

— Не закипает, — сказала Милли Парджитер, глядя на чайник. Она сидела за круглым столом в гостиной дома на Эберкорн-Террас. — Даже не собирается.

Чайник был старомодным, медным, с почти стершимся гравированным орнаментом в виде роз. Под медным донышком трепетал слабый огонек. Сестра Милли Делия полулежала рядом в кресле и тоже смотрела на чайник.

— Должен ли чайник кипеть? — через некоторое время вяло спросила она, как будто не рассчитывая на ответ, и Милли в самом деле не ответила. Они сидели молча, созерцая чахлое пламя на желтом фитиле. На столе стояло много тарелок и чашек, точно ожидался кто-то еще. Комната была переполнена мебелью. Напротив стоял голландский буфет с синим фарфором на полках. Апрельское вечернее солнце яркими бликами играло на стекле. Над камином висел портрет молодой рыжеволосой женщины в белом муслиновом платье, которая держала на коленях корзину цветов и улыбалась, глядя сверху вниз.

Милли вытащила из волос шпильку и стала разделять фитиль на волокна, чтобы увеличить пламя.

— Без толку, — раздраженно сказала Делия, наблюдая за ней. Она нервничала. На все уходит невыносимо много времени. Тут вошла Кросби и спросила, не стоит ли вскипятить чайник на кухне. Милли сказала нет. Как же положить конец этим глупостям и пустякам, думала Делия, постукивая ножом по столу и глядя на слабое пламя, которое ее сестра теребила шпилькой. Под крышкой чайника раздалось комариное гудение, но в этот момент дверь распахнулась, и вошла девочка в накрахмаленном розовом платье.

— Думаю, няне стоит надеть на тебя новый передник, — строго сказала Милли, подражая манере взрослых. Передник был в зеленоватых пятнах, — видимо, его хозяйка лазала по деревьям.

— Его еще не принесли из стирки, — недовольно ответила Роза, так звали девочку. Она посмотрела на стол, но увидела, что до чаепития еще далеко.

Милли опять сунула шпильку в фитиль. Делия откинулась на спинку кресла и посмотрела через плечо в окно. С ее места ей было видно ступени парадного.

— Вот и Мартин, — проговорила она мрачно.

Хлопнула дверь. Бросив книги на стол в передней, в гостиную вошел Мартин, мальчик двенадцати лет. У него были такие же рыжие волосы, как у женщины на портрете, только всклокоченные.

— Иди приведи себя в порядок, — строго сказала Делия. — Времени тебе хватит, — добавила она. — Чайник еще не закипел.

Все посмотрели на чайник. Он все так же меланхолично напевал, покачиваясь над дрожащим огоньком.

— Чертов чайник, — сказал Мартин и резко повернулся.

— Маме не понравилось бы, что ты так выражаешься, — укорила его Милли, опять будто подражая тому, как говорят взрослые. Их мать так долго болела, что обе старшие сестры переняли ее манеру общения с детьми.

Дверь снова открылась.

— Поднос, мисс… — сказала Кросби, придерживая дверь ногой. В руках она держала поднос для кормления больной.

— Поднос, — повторила Милли. — Так, кто понесет поднос? — И это она спросила так, как спросил бы взрослый, который хочет быть тактичным с детьми. — Не ты, Роза, он слишком тяжелый. Пусть Мартин отнесет, а ты можешь пойти с ним. Но не оставайтесь там надолго. Только расскажите маме, чем вы занимались. Так, а чайник… чайник…

Она опять взялась поправлять фитиль шпилькой. Изогнутый носик выпустил тонкую струйку пара. Сначала она была прерывистой, но постепенно набрала силу, и, когда с лестницы уже послышались детские шаги, пар из чайника повалил вовсю.

— Кипит! — воскликнула Милли. — Кипит!

Ели молча. Солнце, судя по бликам на стекле голландского буфета, то скрывалось, то снова выглядывало. Супница то блестела сочной голубизной, то становилась синевато-серой. В другой комнате лучи нашли себе тихое пристанище на мебели. Они освещали где узор, где вытертую плешь. Где-то есть красота, думала Делия, где-то есть свобода и где-то, думала она, есть он — с белым цветком в петлице… Но тут в передней по полу заскрежетала трость.