Перон отправляется в нищий пригород Буэнос-Айреса, чтобы торжественно открыть программу благотворительности. Эвита его поздравляет. Пожилая дама целует Перону руку. Поцелуй звучит в эфире оглушительно, как удар мяча. Эвита вытягивается в струнку перед микрофоном и провозглашает: «Вот новый гений, который станет отцом бедняков!»

Никто не смеется. Все слушают, затаив дыхание и утирая слезы. Иммигранты, приехавшие в Аргентину в поисках земного рая, ждут, что с минуты на минуту он откроется перед ними по мановению руки. Теперь этот рай манит их не как несбыточная мечта, а как грядущая реальность. Они плачут над самими собой обильными умиленными слезами. Но сердца «голондринас» — сезонных рабочих — трепещут, потому что им обещают не работу, а войну против богачей.

Никакая развлекательная передача, никакая трансляция из мюзик-холла не собирала до сих пор такое количество слушателей, как социальный час под соусом Дуарте…

Отныне Эвита обретает новый символ власти. Она становится мадонной трущоб.

В семь часов вечера Хуан Перон неизменно запирается в своем кабинете в секретариате министерства. Включает радиоприемник. Затем удобно устраивается в кресле и сосредоточенно слушает, скрестив руки на груди.

«Каждый день я буду рассказывать вам, что он сделал, чтобы улучшить вашу жизнь».

Голос Эвы Дуарте властно громыхает в полированном звуковом ящике. Она напоминает о существовании Перона, неустанно возвещает об этом стране. Эвита демонстрирует Перона, обваливает его в муке, подрумянивает в жире… На высокой ноте дыхание у нее перехватывает. Хуан Перон улыбается и решается, наконец, не спеша закурить сигарету.

В пустом кабинете звучат непрерывные восхваления. Перон не выдерживает, он чувствует, что тает. Откуда в нем такой источник доброты? Ему хочется увидеть себя со стороны, познакомиться с собой. Благодетель… Значит, он плохо знал самого себя? Хуан Перон влюбляется в Хуана Перона при посредстве передач Радио-Бельграно. Тем более, что ему вот-вот стукнет пятьдесят, безжалостный возраст, когда нужно постараться забыть о приближающейся смерти.

В ответ на благоговение, которое публично выказывает ему Эвита, Перон проявляет по отношению к ней такое же почтение в присутствии свидетелей. Как правило, он соглашается со всеми ее предложениями. Но абсолютное уважение, проявляемое Эвитой Дуарте к Перону на публике и по радио, сменяется почти пренебрежением, стоит ей оказаться дома. У себя в квартире она демонстрирует лишь скуку, как будто ее перонистское обожание лишь товар, предназначенный для всеобщего потребления, в то время как саму ее тошнит от полковника.

Машина заместителя министра едет по извилистой дороге у отвесных стен Анд. На высоте четыре тысячи метров мотор работает с перебоями. Гора, взметнувшаяся ввысь над облаками, живет своей неведомой жизнью. Иногда в пропасть падает камень, осыпается скала, слышится громыхание в лощине.

Городок Сан-Хуан жмется к скалам под чистым ясным небом. Солнце заливает ярким светом долину, украшенную оливковыми деревьями и виноградниками. Но над этим пейзажем, овеянным библейским очарованием, не раздаются больше живые ритмичные песни Анд, не звучат танцевальные напевы с четко отбиваемым тактом, столь далекие от меланхолических песен пампы.

Жителям Сан-Хуана, которые иногда продавали кусок своей земли, чтобы иметь возможность достойно отправиться в последний путь, теперь больше нечего продавать. Похоронные процессии начинаются прямо от порогов их домов.

Народ толпится на улицах Сан-Хуана не для того, чтобы выбрать королеву праздника сбора винограда, а чтобы подвести итог разрушений 15 августа 1944 года. За несколько секунд землетрясение унесло жизни пятнадцати тысяч людей.

Перон идет среди руин, раненых, проходит мимо сложенных в кучи и накрытых брезентом трупов жертв, что громоздятся, будто горы песка. Перон берет на руки ребенка. Он не боится испачкаться в развалинах.

Земля треснула, словно рыхлый пирог. Казалось, дьявол вселился в неодушевленные предметы, рушащиеся из уцелевших домов, и в обезумевших от страха животных. Полицейские разгребают завалы черепицы, осколков битого стекла, кухонной утвари, удерживая толпу на расстоянии предостерегающими жестами. Дубинки не падают у них из рук лишь в силу привычки. Из одного развороченного грузовика высовывается рука, словно призывая к себе людей.

Эта катастрофа стала для Перона поводом для грандиозного пропагандистского спектакля. Даже в Голливуде не смогли бы создать такую огромную декорацию.

Эвита на Радио-Бельграно больше не сдерживается. Землетрясение — вот ее единственный сюжет. Стихийное бедствие затмило налеты на еврейские кварталы в Буэнос-Айресе и появляющиеся на стенах надписи: «Сегодня нужно убить еврея, а завтра уругвайца…»

Во время отсутствия президента Педро Рамиреса в течение продолжительного рождественского отпуска Хуан Перон 5 декабря 1943 года произнес большую речь. Он заявил, что хозяева и рабочие должны прийти к соглашению с государством и что нужно помешать самоубийственной трате энергии.

Эта речь вывела Рамиреса из себя. Он уже и без того с трудом переносил популярность, которую создала Хуану Перону маленькая интриганка с Радио-Бельграно. По телефону Рамирес потребовал от Перона впредь воздерживаться от публичных заявлений, не сообщив об этом предварительно ему, президенту. Он уже забыл, что именно заговор ГОУ обеспечил ему этот высокий пост. Хотя Перон и считался его подчиненным в глазах окружающих, но на деле оставался тайным вождем и командиром. В любом случае, самое худшее произошло. Земля дрогнула. Хуан Перон только что завершил поездку в Сан-Хуан, где, подбадривая пострадавших, высказал идею о создании кассы взаимопомощи, пополняемой за счет национальной солидарности. Рамирес проиграл по многим пунктам.

За двадцать четыре часа благодаря Радио-Бельграно и мелодраматическим способностям Эвиты полковник Перон, известный ранее лишь слушателям социального часа, стал для широкой публики спасителем Сан-Хуана.

Приют для индейских сирот из Сан-Хуана, основанный Пероном, скоро стал походить на семейный очаг, где собрались его собственные дети. Маленькие дети потеряли своих родителей во время землетрясения. Их спасли, забрав с высоких гор, из хижин, где еще дымился навоз лам, подальше от воспоминаний о нищих суровых отцах, о матерях в шляпах-котелках, не расстававшихся с шалями и трубками. Этим детям больше не нужно было пасти огромные стада на ледяном ветру. Теперь девочки играли с куклами, подаренными полковником в пончо, и распевали религиозные гимны. Индейские дети, как и их родители, рисовали объект, которому поклонялись, выявляя его подлинную реальность. Иногда они хранили рисунок в амулете, который носили на шее.

Индейский народ, который мог теперь расположиться на своей земле только при захоронении, приклеив комок жевательного табака, вынутый изо рта, к кучке камней среди поля, этот народ передал своим детям чувство благоговения перед неосязаемыми и неумолимыми силами. Индейские дети мелом рисовали на стенах приюта круг и три ленточки внутри, изображавшие по их разумению глаза и рот. Это было добродушное лицо спасителя, того самого Хуана Доминго, о котором так беспокоился Рамирес с начала 1944 года.

В феврале 1944 года популярность пары Дуарте-Перон окончательно вывела Рамиреса из равновесия. Он решил сбить спесь со своего подчиненного. Землетрясение не должно было стать его личным достоянием. Полковнику никто не предоставлял исключительное право эксплуатировать катастрофы.

Рамирес выразил также недовольство тем фактом, что ГОУ не призвала Перона к порядку. Президенту делать это было не с руки, поскольку Перон являлся его тайным командиром. Короче говоря, досада Рамиреса, нагнетаемая некоторыми членами ГОУ, которые пытались отделаться от нацистской клятвы в тот момент, когда начиналось крушение Германии, достигла стадии, требующей решительных поступков.