Вокруг Каса Росада слонялись толпы народа. Взбудораженные людские толпы ждали явления божества. Неважно какого, но требовалось оно им незамедлительно. У всех стран, освободившихся от нацистского притеснения, появились свои боги в лице победоносных генералов: Монтгомери, Эйзенхауэра, Де Голля, Тито. Аргентина, не участвовавшая в войне, не проливавшая ни крови, ни слез в борьбе за правое дело, не знавшая ни оккупации, ни сопротивления, ни бомбардировок, в течение пяти лет всемирного апокалипсиса процветала как никогда. Теперь Аргентина жаждала познать восторг наций, вымиравших от голода, заглушить угрызения совести, избрать свой миф, создать напыщенный образ, впиться в обожание, раствориться в спасителе.

Потребность в эпическом герое заставляет вопить толпы на улицах Буэнос-Айреса…

Хуан Перон вновь поднимает голову. Он копается в памяти, отыскивая какой-нибудь жест или слово, которые могли бы выразить его стоицизм бравого военного. Но этот великий полководец всего лишь любитель пофехтовать по воскресеньям. Обожая маленькие радости своей жизни, он думает лишь о том, как бы их сохранить. Он опасается, что с ним будут грубо обращаться, станут морить голодом, но встречает лишь подчеркнуто вежливое отношение. Он размышляет о Гитлере, который женился на Еве Браун в своем бункере, предварительно приказав расстрелять ее брата, намеревавшегося покинуть эту железобетонную мышеловку. Фюрер, как говаривал Гитлер, обязан соблюдать безбрачие. Побежденному, ему уже не было нужды колебаться, решая вопрос о женитьбе. Чиновников службы актов гражданского состояния привезли в бункер в бронированном автомобиле под грохот разрывов советских снарядов. Потом, после обряда, не имея под рукой никого из штабных, чтобы возложить на него освободительную миссию, Гитлер выстрелил в себя из револьвера, в то время как Ева обессиленно распростерлась на диване, приняв яд. Трупы были облиты бензином и сожжены.

Все это происходило далеко, на другом конце света. Хуан Перон в своей комнате-камере на острове Мартин-Гарсия ощупывает свою постель, матрас, одеяло. Постель мягкая, простыни приятны на ощупь. Солдаты охраняют дверь, они услужливы, как ординарцы.

Утром он обнаруживает, что форма его выглажена, ботинки начищены. И речи не может быть о побеге! Остров Мартин-Гарсия для Перона уже побег. Он просит передать Авалосу личное письмо:

«Генерал, прошу у вас разрешения покинуть эту тюрьму и уехать к брату. Я принесу стране больше пользы на ферме, чем в тюрьме. Я еще могу послужить своей стране, занимаясь грубым физическим трудом, чисто сельской работой…»

На это послание никакого ответа не последовало.

Он хочет снова заслужить уважение своих начальников. Как хотелось бы ему, чтобы Эвита отказалась от мысли снова работать на Авенида Коррьентес. Он надеется также, что она не станет подстрекать профсоюзных лидеров Борленги и Рейеса. Все ему опротивели, а больше всего рабочие, которых ему приходилось, скрепя сердце, прижимать к груди. Хуан Перон жаждет покоя. Он не хочет погибать ради того, чтобы осуществить замыслы Эвиты, единственного человека, который отныне представляет для него опасность. Из-за Эвиты он рискует навсегда испортить отношения с армией. Она стремится превратить его в козла отпущения, тогда как Хуан Перон хочет лишь следовать за перипетиями истории с ловкостью светского танцора, успевая лишь храбро переходить на сторону новых хозяев.

Но в это самое время Эвита обращается с речью к своим войскам из одного из самых жалких жилищ в квартале Бока Горда.

10 октября в Буэнос-Айресе акации еще не зацветали. 17 октября почки набухают, а через неделю деревья уже окутаны буйной зеленью. Зима переходит в лето без какой-либо промежуточной стадии. С такой же быстротой должна перейти и Эвита из зимы в лето в эти первые две недели октября.

Эва Дуарте не желает больше иметь отношение к очередям, выстроившимся у ограды, которые она видела в Голливуде. Пятнадцать дней подряд изображать королеву, а в итоге снова оказаться нищей! Никто больше не обращает внимания на дурочек, помешанных на кино. Они годятся только на то, чтобы пополнять штаты магазинов манерными продавщицами, а ночные клубы — девицами для увеселения клиентов. В противном случае они навсегда останутся статистками рекламы, будут мокнуть под фальшивым дождем, прославляя плащ, и будут иметь право улыбаться, только расхваливая зубную пасту. Они смогут появляться лишь в антрактах, в тот момент, когда хлопают сиденья кресел, а зрители поворачиваются к сцене спиной.

Эвита оживляется, наблюдая за паникой. В одном из кафе она окликает Рейеса. Тот невозмутимо кивает и спрашивает:

— А нужен ли нам Перон?

— У вас есть еще кто-нибудь на примете?

— Перон потерян в глазах армии и в глазах народа. Зачем воскрешать его?

— Легче воскресить Перона, чем создать нового предводителя, ждать нового человека, в котором вы были бы абсолютно уверены, как можете быть уверены в Пероне. Да я убью его своими руками, если он отшатнется от народа!

После недолгого молчания Эвита бросает:

— Вы не сможете в одиночку прийти к власти!

— А разве Перон сможет привести нас к власти?

— Я буду рядом с ним и заставлю его сдержать слово.

— Впервые мы будем бастовать для того, чтобы вытянуть оступившегося полковника из трясины, в которую тот сам вляпался…

— Рейес! Перон — ваш единственный шанс. Необходимо действовать быстро.

Эвита стремится встретиться со всеми, кто хоть в какой-то мере имеет отношение к профсоюзам, неистовствует, притягивает к себе людей своей страстностью, заинтересованностью, улыбкой. Она пылает, угрожает, нападает. Всех взяла за горло эта фурия. Профсоюзные деятели, обожающие дискутировать, не в силах спорить с Эвитой. Приходится за нею следовать!

Если профсоюзные лидеры делают нетерпеливый жест или проявляют сомнение, Эвита угрожает поднять рабочее воинство без их помощи. И действительно, улицы и кафе квартала Бока Горда кишмя кишат группами людей, которые собираются, чтобы слушать ее и одобрять все, что она говорит.

Взбудораженная Эвита выходит из одного кафе, чтобы войти в другое, заново начиная свои речи, легко возбуждая негодование этих людей. Она совершает обход бедняцких кварталов, где живут те, кого из-за пустяка выгнали на улицу, где принимают сторону раненой птицы или плачущего ребенка. В довершение ко всему Эвита явилась, потрясая своей белокурой шевелюрой, к гигантам скотобоен Бериссо. Их окровавленные руки сжимают ее нервную холодную ручку.

Они согласны, и когда Сиприано Рейес приходит осведомиться о состоянии духа своих войск, то чувствует, что рискует оказаться за бортом, если не последует за ними.

Рано утром 17 октября рабочие мясоперерабатывающих заводов, крепкие парни Бериссо, начинают поход на Буэнос-Айрес. Из всех пор их кожи сочится повседневная нужда; к их телам липнут красные фартуки. Они прибывают пешком, на грузовиках, на поездах.

Из пригородов, где урчат рефрижераторы, хлынула черная толпа. Мускулистые вожаки, живодеры, забрызганные кровью, грозно шагают, испуская крики. На час вырвались они из жестких тисков изнуряющих норм. Избавились хоть на короткое время от мух и едкой грязи. Им кажется, что они больше не ждут в нищете следующего тиража лотереи, а пинают землю, заставляя ее вертеться быстрее, чтобы безапелляционно потребовать этот шанс, выигрышный номер, который никак не выпадает. На улицу они выходят не для того, чтобы заниматься политикой, а чтобы совершить чудо своей многочисленностью и оглушительными криками. Они оккупируют город. Армия, в которой нет согласия, непонимающе взирает на людские толпы, не зная, когда и в кого стрелять.

Ранним утром 17 октября Сиприано Рейес убеждает работодателей в необходимости предоставить рабочим свободное время во второй половине дня. Многие хозяева предприятий вызвали недовольство рабочих отказом предоставить им оплачиваемый выходной день 12 октября, день, провозглашенный Пероном днем нации и национальным праздником.