Высшей точки ее недовольство достигло во время исполнения скетча, когда двое мужчин прогуливались и паясничали под ослиной шкурой. Исполнение было довольно искусным, и никто из публики не догадывался, что осел ненастоящий до тех пор, пока из-под трепещущей шкуры животного не появлялась рука с букетом цветов, который преподносился одной из зрительниц.

Так уж получилось, что в тот вечер зрительницей, получившей букет, к несчастью, оказалась Эвита. Для нее этот букет стал последней каплей, переполнившей чашу терпения. Она усмотрела в этом покушение на свое достоинство, оскорбление, посредством которого Париж заставлял ее уйти в тень.

В салоне министерства иностранных дел посол Аргентины и месье Бидо подписывают торговый договор, обещающий Франции пшеницу и мясо. Высокомерная мадам Перон в длинном платье из сиреневого муара с тяжелым шлейфом не удостаивает этот договор ни единым взглядом. Она ждет вручения ордена Почетного легиона, который ей и пришпиливают в тот же момент.

— Закройте дверь! — напрасно взывает Бидо, чрезвычайно раздраженный присутствием журналистов.

Эвита, напротив, расцветает. Ее хрупкие плечи едва выдерживают тяжесть бриллиантового ожерелья, огромной пластиной лежащего на груди. По ее требованию на приеме по поводу подписания договора и вручения ей ордена играет скрипичный ансамбль, но Эвита остается недовольной тем, что статисты снова и как всегда представлены посольством Аргентины и аргентинской колонией в Париже, а не «всем Парижем», который она хотела бы видеть у своих ног.

В полночь Эвита возвращается в «Ритц», бледная и одинокая. В конечном счете она получила лишь слабое удовлетворение, когда, проезжая в открытой машине, наблюдала, как за нею следуют тридцать джипов с журналистами.

В Лондоне к ее приезду готовились 30 июня. Комиссия из ста шестидесяти человек занималась организацией приема. Среди прочих светских развлечений предусматривался визит к королеве. Но 17 июня аргентинский посол заявил, что визит с 30 июня переносится на 15 июля по причине затянувшегося пребывания Эвиты в Италии. На самом деле промедление было вызвано колебаниями и вспышками гнева Эвиты.

Становится известно, что к этой новой дате королева будет в Шотландии и вообще будет очень занята. Тогда комитет разрабатывает новую программу. Обед на аэродроме, прием и обед в Гринвичском Королевском Военно-морском училище. Посещение доков, больницы, яслей. Ланч на Даунинг-стрит с Аттли. Но никакой ясности в том, что касается королевы. Нерешительность Эвиты растет.

«Смесь Хедди Ламар и Элинор Рузвельт», как пишет американская газета, «символ хлеба и мяса», как уверяет швейцарский еженедельник, Эвита перестает ждать и цеплять на свое вечернее платье банты полученных ею многочисленных орденов…

— Мое самое горячее желание — познакомиться с королевской семьей и… встретиться с бедными! — говорила Эвита в Буэнос-Айресе.

Бевин заявил в парламенте:

— Мы окажем жене государственного деятеля Аргентины прием неофициальный, но сердечный, какой мы оказываем всем нашим важным гостям.

Терпеливая и страдающая Эвита отправилась в Канны, чтобы там дожидаться особого приглашения. Полчища фотографов осаждали ее. У них возникла навязчивая идея сфотографировать Эвиту в купальном костюме. Ничего другого они от нее не требовали. Эвиту рассматривали не как главу государства, а как авантюристку, ухватившую свой шанс благодаря стройным ножкам.

Эва Перон разочаровала эту гримасничающую свору. Она не появилась ни в бикини, ни в брюках, и всегда была в темных платьях, как будто замыслила разжалобить богов достоинства и благородства своими постными одеяниями. Она ждала момента, чтобы сбросить траурные одежды и нарядиться во все цвета радуги, как только, наконец, королева Англии даст о себе знать.

И долгожданное приглашение прибыло. Королева приглашала Эву Перон, но приглашала всего лишь на чай в Букингемском дворце!

Это прозвучало как пощечина. Получить приглашение на чашку чая — это было еще более унизительно, чем не получить приглашения вовсе…

Эвита мечтала провести два-три дня с королевой, а не мелькнуть в Букингемском дворце подобно жалкой просительнице. Она приехала издалека, с другого конца света… Она не жила напротив Букингемского дворца, чтобы зайти туда на чашку чая…

Разъяренная и удрученная Эвита решила как можно быстрее вернуться домой, даже не отвечая на это оскорбительное предложение. Но в глубине души у нее оставалась надежда повернуть ветер удачи в свою сторону. На обратном пути Эвита решила остановиться в Рио-де-Жанейро, столице Бразилии, где в то время должна была состояться важная военная конференция по вопросам обороны южноамериканского континента.

Взоры всего мира были устремлены на Рио-де-Жанейро. Если Эвита туда прибудет, то отблески этого сияния, без сомнения, упадут и на нее. Разумеется, у нее одной больше очарования, чем у ста генералов, собравшихся вместе. Галантные южноамериканцы будут больше интересоваться ею, чем всем этим сборищем, а вслед за ними и остальной мир, завоеванный помимо своей воли.

Приехав в Рио-де-Жанейро, Эвита поспешила обосноваться в аргентинском посольстве, как в бункере, откуда собиралась вести свои боевые действия.

Конференция начиналась на следующий день. Действовать следовало быстро. Посол сразу же предложил раздавать от имени Эвиты пакетики со сладостями в городских приютах для детей, в школах и парках. Потом решили, что надо бы раздавать также и цветы всем девушкам, всем молодоженам, всем, идущим к первому причастию. Меры были поспешно приняты, но эти раздачи смешались с неожиданно развернувшейся рекламной кампанией новых сортов шоколада и купальников.

Рио-де-Жанейро сиял в лучах зимнего солнца, совсем не обращая внимания на приезд Эвиты. В воздухе витала легкость, побуждающая к погоне за удовольствиями. Что касается прессы, то она объявила о прибытии Эвиты в нескольких строчках, уделив все внимание открывавшейся на следующий день конференции под председательством генерала Маршалла.

Тем временем Эвита отдавала приказания своему послу. Нужно было покрыть стены во всем Рио-де-Жанейро плакатами с ее портретом. Цветными плакатами, такими яркими, чтобы они светились в ночи, притягивали и богатых, и бедных. Посол рисковал карьерой, предпринимая в последнюю минуту такие меры ради самоутверждения Эвиты в столице Бразилии в ущерб важному американскому гостю…

Таким образом, лунной ночью накануне важного события, на которое были нацелены все южноамериканские газеты, не считая кучки кинооператоров и светских репортеров, великолепные проспекты и улицы бразильской столицы украсились изображениями надменной женщины с притворно безмятежным выражением лица и прилизанными волосами.

Тысячи и тысячи плакатов Эвы Перон старательно развесили по стенам домов Рио бригады расклейщиков, нанятых посольством Аргентины за бешеные деньги «в чрезвычайных обстоятельствах».

За час до рассвета бразильская полиция была мобилизована в полном составе, как будто дело касалось нападения гангстеров. Расклейщики рассказали о возложенной на них миссии.

Звезды едва брезжили над скоплением небоскребов. Оркестры выбрасывали сонные мелодии самбы на пустынный пляж. Полицейские без лишнего шума устремились на улицы. Ослепительные, еще влажные плакаты, один за другим были сорваны со стен. От них остались лишь еле заметные пятна. Это было равносильно тому, как если бы с Эвиты живьем содрали кожу.

Став первой аргентинской дамой, Эва Дуарте обзавелась преподавателем, чтобы исправить свой язык и произношение. Она хотела научиться кастильскому выговору, который больше всего ценился в снобистском высшем обществе Буэнос-Айреса. Но как ни выламывала она язык, это ничего не дало. Исключительная привилегия «приличных людей» осталась недоступной Эвите.