Сеньора Перон объясняет суть дела Оскару и говорит ему:

— Нужно это уладить!

Иванишевич отвечает:

— Я попрошу, чтобы сеньору Аские разрешили пересдать экзамен. Надеюсь, во второй раз он его сдаст…

Эвита в гневе кричит:

— Я не прошу, чтобы Мигель Аския еще раз сдавал экзамен! Я хочу, чтобы у него приняли экзамен! Немедленно!

— Это невозможно, — говорит Оскар. — Существуют университетские правила…

Из-за этого ответа через несколько дней Оскару приходится уйти с поста министра.

Посол Испании имел неосторожность заявить публично, что от Перонов можно добиться чего угодно при условии, что их наградят престижными орденами или медалями. Для обоих это несокрушимый аргумент, против которого они устоять не в состоянии.

Эвита, которой донесли об этом замечании, сразу же решила устроить большой прием для представителей всех стран. Она попросила швейцара, открывавшего дверь гостям, задержать немного посла Испании и послать за ней. Когда посол вошел, она примчалась вниз, вопя так, чтобы услышали все вокруг:

— Эта старая свинья мне здесь не нужна!

В то же время, желая доказать, что народ в Аргентине торжествует повсюду, Эвита направляет в Москву послом бывшего шофера такси. По мнению Эвиты, это нанесет русским, которых она считает опасными конкурентами в завоевании любви народов, двойной удар. Посылая в Москву выходца из низов, достигшего, однако, высокого поста, она хочет дать понять русским, что они не пользуются большим уважением.

Благосклонная улыбка Эвиты становится решающим фактором во всех сферах жизни страны. Эта улыбка заменяет правительство.

В декабре 1949 года среди рабочих сахарной промышленности в провинции Тукуман разразилась страшная забастовка. Конфедерация Эспехо, верного привратника Эвиты, вмешалась, чтобы поставить во главе профсоюзной ячейки Тукумана более послушных людей. Вскоре после этих событий Фонд направил бывшим забастовщикам множество посылок. Одежда и продукты распределялись посланцем конфедерации из Буэнос-Айреса. Эти подарки должны были заткнуть рты опасным смутьянам.

В конце октября 1950 года Хуан Перон вызвал Хосе Эспехо и спросил у него, верно ли, что на железной дороге готовится забастовка.

Хосе Эспехо ответил:

— Всегда и везде найдутся недовольные.

— Хотелось бы, чтобы этих недовольных было поменьше.

Хосе Эспехо засмеялся неестественным смешком человека, сделавшего повиновение своей благодатной профессией.

— Я постоянно в курсе дел Союза железнодорожников, — заверил он.

Успокоенный Перон отпустил Эспехо. Маленький демократический поезд когда-то действительно сгорел. Вокруг догоравшего поезда долго продолжалось бдение. Кто-то с радостью наблюдал за тем, как он горит. Были и такие, кто смотрел в оцепенении, спрашивая себя, что еще можно спасти от этого догорающего символа. Событие особенно взбудоражило детей. Им это казалось таким же увлекательным, как канун Рождества. Дети перонистов и антиперонистов радовались одинаково этому необычному зрелищу. Когда кучу железа, оставшегося от поезда, наконец, убрали с рельсов и отбросили подальше от насыпи, дети использовали обугленные останки для своих игр. Они подражали битвам взрослых, а сюжеты были одни и те же: полицейские против воров. Казалось, тлеющий пепел демократического поезда затаился и с опозданием на четыре года внезапно ожил, вспыхнув гневом аргентинских железнодорожников.

За первые годы войны Аргентина накопила запас иностранной валюты в миллиард сто миллионов долларов. Перонистское правительство начало вести политику в американском стиле, ссужая доллары в долг. Сто пятьдесят миллионов передали Франции и сто пятьдесят Италии, чтобы обеспечить себе выход на международную арену и получить возможность закупать оборудование.

Но перонистское правительство, поддавшись головокружению, которое внушали все эти миллионы долларов, не смогло обеспечить производственную базу для самостоятельного развития индустрии, позволив миллионам затеряться в песках. Сначала перонисты закупили по невероятной цене совершенно изношенные старые английские железные дороги. Ради подкрепления своих речей об экономической самостоятельности Перон заплатил а: то пятьдесят миллионов фунтов за горы металлолома.

Кроме того, желая создать рабочую базу, правительство повело политику увеличения занятости. В Корпорации транспортных средств города Буэнос-Айреса с 1939 по 1950 год количество работающих на одну машину увеличилось от шести до тринадцати человек. Приток трудящихся из сельской местности не решался как социальная проблема, а превращался в театральную массовку для выступлений Перона. Приезжих мобилизовывали для появлений на Пласа де Майо и платили по тарифам участников массовки.

Сокращалось количество рабочих часов на одного работающего, что могло только временно замаскировать крушение рынка. Это сводило на нет относительную модернизацию оборудования.

Чем же утешался Перон, предчувствуя приближение драмы?

Его машину неизменно сопровождали поклонницы. Некоторые заунывно скандировали:

— Дай нам ребенка!

Другие в экстазе добавляли:

— Мы хотим ребенка от Перона!

Каждое утро в ноябре 1950 года Перон проводил час за чтением сообщений от своих послов в разных странах. Позавтракав жареным мясом и выпив полбутылки шампанского, он занимался своей диктатурой, как новым видом спорта. Перон устраивал бесконечные праздники в Каса Росада ради одного лишь удовольствия лицезреть колоссальные толпы зевак. Тем временем беспорядки на железной дороге принимали характер рельсовой войны: сто восемьдесят тысяч человек могли одним махом парализовать всю страну.

Черный кондор с распростертыми крыльями, ею эмблема, все-таки еще не совсем потускнел. Чтобы повысить свою популярность, в последнее время Перон не брезговал самыми неподобающими эксцентрическими выходками, самыми сомнительными шутками… Он всерьез сожалел, что не может больше показаться на балконе Каса Росада, как сделал на следующее утро после избрания. Тогда он появился перед толпой в экстравагантном халате, как боксер, выходящий на ринг с заново напудренным лицом в свете прожекторов…

Но поезда останавливались один за другим… Напрасно Перон старался закалиться в беседах со своими почетными гостями — беглыми нацистами, такими, как майор Хайнц Штойдеман, успевший вместе со своими офицерами улететь из Берлина в тот момент, когда туда входили русские. Эти задушевные беседы с низверженными богами помогали лишь ненадолго забыть о реальности, стоящей у дверей. Перон продолжал жить в дурмане ГОУ. Он считал, что совершает акт примирения, присутствуя в демократичной тенниске и в окружении полицейских на похоронах рабочего, упавшего с лесов и в последнюю минуту закамуфлированного под жертву антиперонистского выступления.

Стотысячная армия полицейских, советники из гитлеровского загробного мира, сеансы самообмана — во всем Перон старался противодействовать Эвите и все могло рухнуть в один момент. И все-таки Хуан и Эвита продолжали выставлять себя напоказ, появляясь вместе на бесчисленных плакатах. В библиотеках, на стройках, на фронтонах вокзалов и аэропортов торжествующая пара тысячи раз являет миру свои кокетливо манящие лица.

Забастовки были запрещены. Все забастовки. Но в ноябре и декабре ситуация на железной дороге продолжала ухудшаться.

Эвита поспешила послать от имени Фонда в наиболее напряженные районы многочисленные рождественские подарки. Служащие Фонда раздавали в крупных городах конфеты детям железнодорожников. Но люди требовали повышения зарплаты, а не благотворительности. Женам железнодорожников приходилось отрывать детей от раздачи. Дети плакали, женщины не понимали непреклонности мужчин, а те повсюду останавливали поезда.

Министр транспорта полковник Кастро поторопился согласиться на прибавку, чтобы предотвратить катастрофу. Поезда снова начали ходить. Но вдруг, узнав новость о повышении, дорожные рабочие, путевые обходчики и прочие двинулись в Буэнос-Айрес. Они заявили, что несправедливо повышать зарплату железнодорожникам, требуя самопожертвования от других категорий трудящихся, особенно, если это повышение достигнуто путем незаконной забастовки. Они требовали отставки руководителей профсоюзов железнодорожников.