В восемь тридцать утра на следующий день четыре самолета, используемые в основном для учений, пролетели на небольшой высоте в ясном небе Буэнос-Айреса, такие же грозные, как совы из папье-маше.

Через полчаса в казарме Кампо де Майо в двадцати восьми километрах от столицы узнают, что Перон, который должен был посетить казарму, отменил визит. Пятьдесят повстанцев, ожидавших его приезда, твердо решают идти на Буэнос-Айрес. Один капрал, слишком много болтавший, убит. Два танка начинают движение по направлению к столице. Пятьдесят смутьянов следуют пешим ходом двумя колоннами.

В девять с четвертью правительство приказывает блокировать все дороги, ведущие к Буэнос-Айресу, перегородив их автобусами со спущенными шинами. Аэродромы закрыты, корабли задержаны в портах.

Буржуа Буэнос-Айреса шепчутся между собой: «Внутренняя война…» Закрываются магазины, в первую очередь — ювелирные. Занятия в школах прекращены, на мостовые столицы высыпали взволнованные школьники. На улицах устраиваются футбольные матчи. Конфедерация труда объявила всеобщую стачку, чтобы рабочие имели возможность прийти на помощь властям. Но транспорт в основном продолжает работать. Без десяти десять радио объявляет между двумя танго «внутреннюю войну» на всей территории. Любой военный мятежник будет немедленно арестован. Генерал Перон произнесет речь на Пласа де Майо в половине четвертого. Полковник, которого остановила на улице бдительная толпа, кричит, подняв руки вверх: «Да здравствует Перон!» Оправдавшись таким образом, он беспрепятственно проходит.

Мятежников арестовывают возле баррикад из автобусов. Они не осмеливаются преодолеть это препятствие и сдаются. Шестьдесят мятежников, ожидавших в казармах результатов этой прогулки, не мешкая, бегут в Уругвай.

Генерал Перон гарцует на своей любимой лошади Криолло, белой в черных яблоках, выдрессированной специально для военных парадов. А газеты публикуют фотографию Эвиты, и создается впечатление, что она встала с постели. Но Эвита по-прежнему на больничной койке; она поправляет белокурый шиньон, смотрясь в ручное зеркальце, а на запястьях и на шее переливаются огнями бриллианты.

В одиннадцать часов люди взбираются на крыши в ожидании революционных парашютистов, но со стороны океана пролетают лишь две-три птицы. Проходит слух, что на Буэнос-Айрес движутся сотни полков. Полицейские кордоны окружают иностранные посольства, предположительно, чтобы помешать заговорщикам укрыться там.

В половине четвертого на Пласа де Майо собирается толпа перонистов. Фонари берут приступом. Стоя на грузовиках, рабочие нестройно скандируют, будто птицы, попавшие в силки: «Перон! Перон!» Наконец, генерал Перон появляется на балконе и старается взять реванш за ночь Эвиты 22 августа. Он объявляет:

— Все в порядке, возвращайтесь домой…

Конфедерация труда решает, несмотря на этот призыв, продлить день отдыха до утра следующего дня, чтобы не приглушать энтузиазм толпы. Революция — это хорошо, это дополнительный выходной день. Женщины бегают по улицам, размахивают бело-голубыми флагами и распевают гимны в честь Эвиты. Грузовики, полные рабочих, разъезжают по городу; рабочие восхваляют Перона, размахивая бумажными фонариками. Над головами крикунов проплывают вымпелы: «Перон — спаситель родины. Голосуйте за Перона. Кто не голосует за Перона, предает родину…»

Радио передает сообщение, записанное Эвитой, не встающей с постели. Она рыдает. Она говорит, что прижимает всю нацию к своему сердцу в одном большом объятии. Заканчивает такими словами:

— Любовь к Перону и к моему народу — самое большое чувство, которое я испытала… Нужно защитить Перона, потому что это великий человек… Его враги — враги народа…

Сам народ нисколько не обескуражен тем, что его подают под разными соусами. Народ согласен на великое объятие и утирает слезу. Эвита подвергается своему обычному переливанию крови. Врачи говорят о сильной анемии. Кончит ли она тем, что жадно выпьет всем своим измученным телом кровь своего народа до последней капли, чтобы продержаться еще один день, произнести еще одну речь, издать еще одно рыдание, которое на этот раз доносится издалека?

В полдень вновь открываются магазины, рестораны, бары, кинотеатры. Возобновляется прием иностранных самолетов в аэропорту. Авиакомпании заявляют, что посадки не производились по причине плохой погоды, между тем восхитительное солнце продолжает сиять над Буэнос-Айресом.

Перон потирает руки и деликатно склоняет голову, позируя перед фотографами. У него есть все основания для радости. Едва ли мелькает у него мысль о боливийской революции 1946 года, когда тело президента Жильберто Вильроэля толпа протащила по улицам Ла-Паса. Его повесили на фонаре перед президентским дворцом, и тело оставалось там три дня и три ночи.

Перон улыбается небольшому лесу микрофонов.

— Отношение трудящихся показывает, каким будет ответ народа на любую попытку мятежа…

И добавляет:

— Трусы не сделали ни одного выстрела, даже в самих себя…

Знамя, которое Перон должен был передать унтер-офицерам Кампо де Майо, осталось у него. Для Перона бунт пятидесяти заговорщиков при поддержке двух танков и четырех учебных самолетов — это отличная рекламная операция. Отныне пятница 28 сентября станет еще одним национальным праздником Аргентины!

Генерал не нуждается больше в постановках Эвиты, чтобы утвердиться и продлить срок своего правления. Он сам себе режиссер. Перон избавился от той, что помогла ему в 1945 году спастись и обрести устойчивое положение. С этих пор он сам себя поддерживает.

Что же в действительности произошло? Старый ультраконсерватор, чрезвычайно непопулярный генерал Менендес знал, что армия с нетерпением ждет своего часа, чтобы свергнуть Перона. Но Менендес не мог ждать вместе со всеми, его уже подстерегала смерть. Он решил ухватить свой кусочек счастья, взял на себя командование и двинулся слишком рано, надеясь, что этого марша будет достаточно для устрашения Перона. Такая дилетантская выходка привела его в тюрьму при всеобщем порицании.

Опереточный заговор, представленный рабочим как угроза их жизни, беспокойная толпа перед больницей, где лежала Эвита, — все это должно было создать благоприятную атмосферу для переизбрания Перона 11 ноября 1951 года. Эвита из своей больницы, находящейся в трудовом пригороде, могла обращаться к толпам рабочих, к этим людским океанам лишь на ультракоротких волнах. А Перон мог, наконец, созерцать ее толпы один на один. Это была его первая настоящая радость с тех пор, как он стал президентом…

Восстание, которое он сам фактически спровоцировал, устраивало Перона во многих отношениях. Он доказывал Эвите, прикованной к постели, что не солгал, убеждая ее оставить вице-президентство, потому что им обоим угрожала опасность.

Но где та огромная волна, что должна была смести с лица земли Перона и Эвиту, если бы она не уступила? Старый Менендес, пятьдесят человек, четыре жалких самолета и два танка!

Менендес забежал вперед, охваченный неодолимым зудом могущества, который неожиданно овладевает стариками, продолжающими носить военную форму поочередно с пижамой больного. Менендес больше не мог ждать. Он хотел получить свой праздник, свою часть карнавала. Армия была не прочь воспользоваться падением авторитета Перона у народа и церкви, чтобы вымести начисто Каса Росада, но не собиралась выбирать в качестве знаменосца бедного престарелого генерала.

Перон, будучи в курсе дела, позволил маленькому изголодавшемуся восстанию докатиться до Буэнос-Айреса, чтобы здесь самому театрально продемонстрировать силу. Он обезглавил не гидру, а весьма потрепанного цыпленка. Главный штаб Кампо де Майо беспрепятственно позволил двинуться вперед возбужденным юнцам и их дряхлому предводителю прежде всего, чтобы воспользоваться этим походом для проверки, а также потому, что это был самый гуманный способ избавиться от них.

И все-таки Перон боялся. Он хорошо знал, что любая армия находится в состоянии ожидания. Поразмыслив, он решил предоставить второй и самый значительный залог армии, с одним из самых важных представителей которой, генералом Лонарди, он тайно встречался. Перон не мог допустить, чтобы его маленькая двусмысленная комедия с мятежом навела армию на мысль, будто он хочет противопоставить себя ей.