В далекой, холодной выси цвета космического вакуума, в рваных прорехах облаков изредка показывалась луна…

Все произошло внезапно. Они даже не слышали гул моторов советского самолета, просто предполагали, что он здесь и смотрели во все глаза. А потом, небо вдруг разверзлось и раздался звук, напоминающий звук дрели, только намного сильнее. На какой-то момент между небом и землей проскочила молния, прямая как фехтовальный клинок, ярко-алая. Она ударила в землю, разбившись на миллионы ярких брызг, брызнувших во все стороны.

Твою мать… тридцать майк, ни больше, ни меньше. Скорее всего, скорострельная авиационная пушка с вращающимся блоком стволов, какая стоит на А10 — только русские поставили ее на тяжелый транспортник…

Проводник чего-то лопотал и подполковник внезапно понял, что именно. Он повторял «шайтан, шайтан, шайтан»… наивно стремясь замолвить слово за себя и своих спутников перед грозным летающим Богом шурави, мечущим огненные стрелы с неба…

Ночью было идти нельзя. Ночью — было время шайтанов и они это не знали — они это видели. Своими собственными глазами. Всю ночь — они пролежали, закрывшись одеялами и дрожа, надеясь, что советские пилоты не ошибутся.

Утром, еще до восхода солнца — они начали собираться.

Оружие — разобрали так, чтобы каждая овца могла нести свой груз в виде части автомата, патронов, провизии и воды. Овцы, недовольные тем, что им придется нести груз — брыкались, мекали и гадили.

Говорить было… в общем то не о чем. Это не было, как когда ты посылаешь людей в бой за родину. Люди, которым предстояло идти в тыл противника, были перевербованными советскими солдатами, принявшими решение сменить сторону, зачастую — убивавшими своих. Во Вьетнаме тоже так было… но там всех вьетнамцев можно было воспринимать не совсем как людей. Низенькие, узкоглазые, жестокие… как другая раса, другая цивилизация. Они могут предавать, могут убивать своих… все нормально, они же дикари, верно? Но вот эти…они не отличались от американцев. И оттого было особенно противно.

— Вы помните точки? — спросил подполковник

— Да — ответил один из русских

— Тогда удачи. И помните — вы теперь американцы. Америка не бросает своих.

Вьетнамцы, которые томились теперь в лагерях перевоспитания — думали, однако, по-другому.

Русские уходили — в пыль, в пустыню, в неизвестность. Подполковник смотрел им вслед, долго смотрел, пока позволял бинокль. Он не верил, что они дойдут…

— Слышь, братуха…

Ефрейтор воздушно-десантных войск СССР Павел Синичкин, делавший покупки на приграничном базаре — удивленно обернулся.

Перед ним — стоял незнакомый парень, поджарый, правда мало загорелый.

— Чего? — настороженно спросил ефрейтор. Пистолет у него был — пистолеты теперь выдавали всему сержантскому и офицерскому составу, кто проходил службу в Афганистане. Это раньше боялись утери оружия — а теперь боялись боевых потерь. Но он не схватился за пистолет — потому что перед ним был свой. Тот, кто говорит по-русски и в советской военной форме — свой, правда?

— Ты до Кандагара идешь?

Тем не менее — Синичкин особо открываться постороннему человеку не хотел.

— И чо?

— Место найдется?

— А у тебя чо, своего нет?

— Светиться не хочу. Залетел я малость…

С этими словами — незнакомец достал пачку афганец и чеков, не толстую, но и не тонкую — примерной такую, какая была у Синичкина. Вот только — это были не деньги ефрейтора. Это были деньги дедов. Он был старшим в группе чижей, которых отправили за закупки — барахло, насвай, чарс. Кроме денег дали и водки, на обмен чарса торгануть. Своих денег у Синичкина — кот наплакал. Платили в Советской армии не особо хорошо, но по крайней мере — у него денежное довольствие не отбирали деды. У чижей — а сынков в Афгане не было, сынки были в учебке — отбирали все, заставляли ишачить. На каждой операции, на каждом блокпосту собирался кошт — грабили дуканы, грабили караванщиков, брали с торговцев за провоз. Причем — совершать противоправные действия всегда заставляли молодняк, но награбленное делили деды, никто другой — доли не имел. Если о содеянном узнавала военная прокуратура или особисты — можно было заработать от пятнадцати суток губы до десяти лет зоны. Естественно, попадал всегда тоже молодняк. Дедов — почти никогда не удавалось поймать за руку…

Неизвестный — отсчитал немного афганец и Синичкин понял, что перед ним дед. Дедушка Советской армии — вот его звание. Оно и до этого было понятно: нагловатый взгляд, форма с франтоватыми доделками. Понятно и как залетели — скорее всего, какой-то конфликт с офицерами. У офицеров здесь свой куш. Правда, офицеры разные попадались. Борзые — те, которые не закрывают глаза на неуставняк и требуют соблюдения устава, наказывают дедов. Такие даже погибали на операциях — от выстрела в спину от собственных подчиненных. Тормоза — кто предпочитает не связываться, боится спаянных дедовщиной подчиненных. Свои — эти сами активно участвуют во всех противозаконных действиях, требуют доли за сокрытие преступлений и дедовщины в части. Этих тоже бывало что убивали — если те совсем с катушек срывались и требовали запредельной доли, что никому другому не оставалось. Так вот — перед ним был дед и дал он ровно столько, сколько дед может дать не деду. На мелочь типа сигарет, бутылки лимонада Си-Си и пары башей с дурью. Чтобы кайфануть по дороге. Потому что если он привезет это в часть — деды отберут и изобьют за то, что потратил деньги на себя.

И Синичкин взял бабки.

— Сколько вас?

— Четверо. Барахла немного.

— Двигай к выходу. Бэтр увидишь, поповский,[2] понял? Там попасешься, потом я тебя под броню посажу.

— Рахмат…

Буза мысленно похвалил себя за находчивость. Американцы, придурки хотели им форму офицеров пошить, даже с наградами какими-то. Вот идиоты! Офицер с солдатом не договорится никогда, предложение денег офицером только насторожит, солдат с солдатом — запросто договорятся. Будь на нем хоть лейтенантские погоны — он никогда бы не сел на этот БТР.

Так, наверное, и немцы проваливались. В сорок втором…

Их высадили на окраине Кандагара. День уже перевалил за экватор. Все — замерло от невыносимой жары… только казалось, что за ними наблюдают недобрые и внимательные глаза. Прямо спину сверлят.

— Чечен, секи улицу… — негромко сказал Буза

Ему нравилось отдавать приказания гонористому чеченцу, главному сопернику в борьбе за лидерство в группе.

Чеченец — отошел в сторону, присел на колено с автоматом. Очереди, гранаты из-за дувала можно было ждать в любой момент.

— Здесь? — негромко спросил пустоту Буза.

Еще один домик — даже дувала нет. Около него развалюха — старый как дерьмо мамонта белый седан. Только вот… красная лента на окне…

Здесь может быть все что угодно — от связного ЦРУ и моджахедов, который выведет их на цель до засады. В доме — могла скрываться группа захвата. Учитывая, что они совершили — могут и до бэтра не довести.

Надо принимать решение.

Он прошел к домику, стукнул два раза в дверь и тут же отступил в сторону. Через дверь запросто могут садануть, а стена — хоть какая-то защита…

За стеной кто-то завозился. Буза слушал изо всех сил, чтобы не пропустить металлический щелчок автоматного или пистолетного предохранителя. Но ничего такого он не услышал.

Щелкнула защелка. Опасливо выглянул афганец.

— Эфенди Ахмед?

По виду — этот человек не заслуживал того, чтобы его называли господином. Но это было необходимо — часть пароля.

— Э…

— Мы от Махмуда.

В глазах афганца плеснулся страх

— Я не ждал так быстро… Как он?

— Проторговался на базаре. И ждет помощи от родственников.