—   Так о чем мы говорили? — спросил он.

—  О платье... Вернее, о том, что его можно сбросить.

—   Да, да! Сбросить для того, чтобы показаться во всей красе. Особенно при таких волосах...

—   Да какие у меня волосы, так, копна.

—   Не каждому дано иметь такую копну.

—   Я бы вообще коротко подстриглась, да мать против.

При упоминании о матери Терпухин переменился в лице, но, к счастью, Катя не заметила этого.

—   Неужели ты до сих пор слушаешься мамочку? — спросил Юрий.

—   Она терпеть не может короткие стрижки. А ес­ли увидит по телеку лысых девок, готова телевизор разбить...

—   Вообще-то она права, — вздохнул Терпухин. — Я тоже считаю, что у женщины волосы, особенно их цвет, — главное. И естественный беспорядок в волосах придает женщине особый шарм, вот как у тебя...

Терпухин обнял Катю и приник губами к ее шее. Немного отстранившись, она обернулась и, искоса лу­каво взглянув на Юрия, сказала:

—   Что это ты, как пацан, со спины целуешься?

Терпухин почувствовал ее свежее дыхание из полу­открытого рта, и губы их слились в поцелуе. Однако Катя неожиданно резко отстранилась, шумно вздохну­ла, села за стол и уставилась в мерцающий язычок пламени керосиновой лампы.

—  Лампа, керосин, — пробормотала она, — как до революции или в войну...

—   Может, хватить мучить меня? — нетерпеливо проговорил Юрий.

Катя, опять приникнув к нему и поцеловав, хмуро сказала:

—   Успокойся. Прежде надо подготовиться. Я тут принесла кое-что посущественнее, чем вино.

—   Что же ты раньше не сказала! — почти разо­злился Терпухин и подумал: «Стыдится... Это хоро­шо...»

Голодный волк, обитавший в Сычином балке, встал, потянулся, ощерился и выпрыгнул из ямы, где у него было логово. Волку пора было идти на охоту. Волчица и трое волчат спали, сбившись в кучу и грея друг дру­га. Когда волк перед уходом заглянул в яму, волчица подняла голову, облизала волчат и снова накрыла их головой.

Приплод был ранним, и, по причине отсутствия пи­щи, один волчонок, четвертый, умер. Волчица долго во­рочала его лапой, недоумевая, что с ним случилось, затем отнесла в камыши, к самому глухо булькавшему ручью, и закопала.

Волк побежал по балку, добежал до ручья и стал жидко лакать воду. Он был очень старый и очень осторожный: вздрагивал от малейшего шума, всецело под­

чиненный

могучему древнему инстинкту, приказывав­шему ему выкормить оставшихся волчат.

Зверь выбрался из Сычиного балка и побежал по полю, принюхиваясь к человеческим следам, зарываясь носом в траву и фыркая. Все пугало его: и далекие ог­ни селений, и изредка гудящие в небе самолеты; ему казалось, будто в селениях люди собираются устроить на него облаву, а в самолетах везут охотников. Волк был не молод, и чутье у него ослабело, так что, случа­лось, он приходил домой без добычи, чего с ним никог­да не бывало в молодости. Но он по-прежнему был си­лен. Волк еще мог задрать и утащить теленка или крупного барана, а при случае завалить и лошадь. Но ни овцы, ни телята, ни лошади не были на свобод­ном выпасе — люди боялись оставлять скот по причине возможных грабежей с юга. Приходилось искать па­даль, охотиться на мышей или же пожирать весь помет зайчихи.

Недалеко от волчьего логова, у дороги, стоял ху­тор. Там было много лошадей и человек, любивший стрелять. Волк никогда не подходил к этому хутору, боясь оставить там свои следы и навлечь на себя гнев этого человека. Человек, должно быть, раньше слу­жил в армии, потому что каждый раз, прежде чем умыться из умывальника, выскакивал на улицу по по­яс голым и, тряся животом и жирными и толстыми, почти как у женщины, белыми грудями, кричал: «Ро­та, стройсь!»

Волк помнил, что прошлой осенью около хутора паслось стадо овец, теперь их охраняла большая злая

собака. Когда овцы блеяли, волку казалось, что они на­смехаются над ним. Но, как ни мучил волка голод, он думал только о том, чтобы не выдать своего присутст­вия, потому что совсем рядом находилось логово с вол­чатами.

Волк бежал, иногда останавливался, зажимал тол­стый, как полено, хвост между ног, втягивал через нозд­ри воздух и чутко прислушивался, надеясь на удачу.

Вот он подбежал к станице. Ветер дул с севера, и станичные собаки не учуяли его. Если бы это случи­лось, они давно бы подняли несусветный брех. Волк надеялся, что где-нибудь на задворках он сможет най­ти хоть какую-нибудь добычу. Неожиданно его внима­ние привлекли странные звуки, доносившиеся с распо­лагавшегося на возвышенности хутора. Ранней весной волк бесчисленное множество раз пробегал мимо этого хутора, еще раньше несколько раз обследовал его. Ху­тор был давно брошен, там не было ничего съестного для волка, поэтому он уходил охотиться на восток от Сычиного балка и не забегал сюда, на хутор. И вот те­перь оттуда доносились звуки, определенно подсказы­вавшие, что там что-то есть.

Волк подбежал ближе к хутору, осторожно пролез сквозь колючую Проволоку изгороди, вбежал в сад и, крадучись, подобрался к стене сарая. Волк услышал перестук лошадиных копыт. В сарае была лошадь. Волк обежал сарай и через щель двери учуял острый запах лошадиного навоза. Волка настолько мучил го­лод, что он уже представил себе, с какой жадностью он впился бы в брюхо лошади, и от таких мыслей зубы

у

него самопроизвольно защелкали, а глаза словно за­жглись в сумерках.

Смутно серый хищник догадывался, что лошадь в

этом сарае появилась не зря. Возможно, в доме посе­лился человек. Волк подбежал к дому. Так и есть: по­всюду чувствовался запах человека, везде были его следы. Волк неслышно обежал дом и даже, приподняв­шись на задних лапах и упершись передними в окно, заглянул в него. При этом коготь царапнул о стекло. Зверь смотрел в окно долго, очень долго, но так ничего и не увидел. Подходить же к другому окну, в котором метался маленький язычок пламени, хищник не ре­шился. Старый и опытный, волк предпочитал не при­ближаться к огню.

Вернувшись к сараю, зверь взобрался на пристрой­ку к нему, потом вскарабкался на крышу, намереваясь продрать ее и добраться до лошади.

Лошадь почуяла волка, неистово била ногами, даже несколько раз грудью ударилась о жерди, из которых была устроена изгородь внутри сарая.

Крыша была прочная, и волк, скользя когтями по обросшему мхом шиферу, свалился на землю. Еще раз через щель вдохнув острый запах лошадиной мочи, волк обошел сарай и выбрал место, где земля была, как ему казалось, более мягкая и податливая, чем в других местах.

Зверь принялся рыть передними лапами землю, на­мереваясь проделать ход под фундамент. Волк рыл дол­го, стало уже светать и так рассвело, что было отчетли­во видно каждую яблоню в саду. Уже просыпались жа­воронки, ветер поменял направление и донес запах волка в станицу. Собаки учуяли его смрадный дух и подняли дружный истеричный лай. Волк почувство­вал, что если он даже с удвоенным рвением продолжит рытье, ему не успеть добраться до лошади. Чутье под­сказало ему отложить это дело до следующей ночи.

Зверь пробежал садом, прополз сквозь колючую проволоку и крупными прыжками понесся к своему ло­гову, желая скрыться в балке еще до восхода солнца. Но солнце взошло раньше, и, уставившись на малиновый шар, волк зарычал и щелкнул зубами. После этого зверь побежал к уже недалеким кустам, росшим по краю обрыва, нырнул в них, спустился вниз, к ручью, обвалив при этому проросшую корнями трав глыбу жирной земли. Серой тенью хищник заскользил в ка­мышах, пробираясь к логову, к голодной самке.

Утром, открыв глаза, Юрий увидел, что Катя уже оделась. При дневном свете она казалась не такой при­влекательной. На лице у нее были подозрительные красные пятна. К тому же, как ни молода была девуш­ка, после ночи под глазами у нее стали отчетливо вид­ны темные окружья, какие обычно бывают у печеноч­ников или беременных женщин.

Юрий потер щетинистый подбородок. Вот причина красных пятен. Возможно, темные круги вокруг глаз ость и у него — он тоже уже далеко не мальчик.