– Нельзя так, Даша, – строго выговаривала она, – иначе ты заболеешь. Не нужно распускаться. Лучше найди себе какое-нибудь занятие.

Но Дара не слышала: так звенела боль в ее теле, что извне никакие звуки не проникали.

Марк навещал ее каждый день. Приезжал с цветами, сидел рядом. Привозил персики, которые она обожала. Ими одними она и питалась. Вечерами после работы Сергей готовил ужин, рассказывал, как провел день. Дара не слушала. А он не замечал этого.

В конце концов Марк отвез Дару в Энск, к матери. Та подслеповато щурилась на внучку, качала головой.

– Я не смогу, – сказала она Марку. – Ее мать к себе зовет. Только Петровна сможет…

И на следующий день они отправились к Петровне, в деревню. Машина поминутно утопала в грязи, мотор рычал, как раненый тигр, но джип выкарабкивался, они ехали дальше.

– Приехали, – сказала мать, когда машина, фырча, подкатила к избе, стоящей на отшибе. Ее поместье. Сиди смирно, – приказана она Марку, который собрался пойти вместе с ними. – Тебе туда нельзя. Петровна на дух мужиков не переносит. Да и дело-то сугубо женское.

Марк нервно курил уже четвертую сигарету, когда мать вышла из-за дома.

– Поехали, – сказала она, садясь в машину на переднее место, где только что сидела Дара.

– Как? А Даша?

– Погостит у Петровны несколько дней…

– Она сама захотела? – удивился Марк.

– Нет, – съязвила мать, – силой держат… А то ты свою дочь не знаешь.

Неделю Марк маялся в Энске. Мать водила домой соседей показывать сына, его новую машину, его костюм, висевший в шкафу. Старушки ахали, одобрительно качали головами, завидовали. Марк с соседом пропадал на рыбалке по вечерам. За бутылочкой слушал неспешные рассказы старика под костерок. Азартно подсекал, забрасывал, терпеливо ждал. За десять последних лет ему впервые не надо было никуда спешить. Нужно было только ждать, ждать, когда Дара… вылечится? Придет в себя? Оттает? Ждать, пока неизвестная Петровна вернет ему дочь. Озеро, первая трава, выбивающаяся из-под пожухлой прошлогодней, кукушка в лесу – он видел этот мир словно впервые. Раньше все ему напоминало здесь Ию, Сашку. Город был полон призраков. Теперь все стало иначе. Теперь он видел только зацветающую черемуху, только небо над головой с белыми, быстро бегущими облаками. Господи, сколько же он не смотрел на небо! И чем он был занят все это время? Может быть, бросить все, вернуться назад, рыбачить с Макарычем дни напролет. Может, в этом и есть счастье?

Конец его раздумьям положила Даша. Она вернулась через неделю словно с курорта: отдохнувшая, похорошевшая. На бледном лице появился румянец. Дара ела с аппетитом бабкины пироги, много говорила, строила планы. Пора было вести ее в Ленинград, пока не… Пока не прошел этот, как показалось отцу, лихорадочный приступ активности.

Они вернулись. Дара поступила в английскую экономическую школу. Не сразу, сначала пыталась поработать в больнице, еще где-то. А теперь притихла, обложилась учебниками. Все остались довольны. Все, кроме Сергея…

За последний год его жизнь резко изменилась. Собственно, Дара сама виновата. Когда она попала в больницу в первый раз и все вокруг охали и ахали, Сергей старательно изображал глубокие переживания. В основном, глядя на Марка. Но на самом деле никак не мог понять – о чем они говорят? Какого ребенка потеряла Даша? Ну какой ребенок? А они тут похороны устраивают. Даша тоже хороша. С тех пор как вышла из больницы, такую тоску стала нагонять, что домой возвращаться не хотелось. Потом еще Регина пристала со своим «нужно попробовать еще раз». Она-то все и испортила. Сознание его больше не уплывало в волшебные края во время любовного акта. Он теперь, старательно пыхтя, занимался детопроизводством. Ему хотелось во что бы то ни стало вернуть те фантастические взлеты, которые он переживал раньше, но как только Дара поняла, что беременна, тут же перешла спать в другую комнату. Поначалу Сергей никак не мог смириться с изгнанием. В конце концов, он мужчина и привык к регулярному исполнению своего супружеского долга. Именно это он и заявил Даре, явившись к ней в махровом халате как-то вечером. Она сочла это милой шуткой, но сказала, что такие шутки все-таки неуместны, когда речь идет о ребенке, и закрыла дверь на ключ.

Это еще можно было стерпеть. Потому что Даша повеселела немного, и с ней снова приятно было разговаривать. Но через месяц она опять попала в больницу, и Сергей окончательно сник. Даша вернулась из больницы совсем потухшей. Ходила по дому как лунатик. Ни о каких интимных отношениях не могло быть и речи.

Сергей частенько стал задерживаться на работе, так не хотелось ему идти домой, в эту обитель печали. К тому времени он уже защитился и занял должность доцента. Начал было писать докторскую, но неожиданно понял, что не потянет сам. Тогда он стал приглядываться к молодым аспирантам, брался за научное руководство, выбирая себе самых одаренных из приезжих, внимательно выслушивал все, что они планировали отразить в диссертации. Отсекал кое-что для себя, говорил: это пока еще рано, наша кафедра к таким вещам не готова, а вот этого вам хватит на две диссертации. Сияющий аспирант уходил с гордо поднятой головой, а Сергей строчил очередную главу в докторскую.

Работа с аспирантами предполагала его обязательное присутствие на защитах и на банкете. К спиртному он был равнодушен, поэтому, когда комиссия, потирая руки, перебиралась в соседнюю аудиторию, чтобы перекусить «чем бог послал», Сергей традиционно съедал один-единственный бутерброд с икрой и откланивался, ссылаясь на нездоровье супруги.

Список продуктов для банкета вручала диссертантам Алевтина Борисовна, сухопарая дама, член ученого совета. Те ахали, хватали ртом воздух: где же это все взять? Алевтина Борисовна щурилась и спрашивала: «Вы действительно хотите защититься?» На этом разговор заканчивался. Ровно треть продуктов попадала на стол комиссии, а две трети исчезали в бездонной Алевтининой сумке.

Вручая список двадцатичетырехлетнему Ревазу Галидзе из Тбилиси, Алевтина поглядела на массивный золотой перстень, украшавший безымянный палец его правой руки, и пожалела, что не приписала на этот раз еще чего-нибудь вкусненького… Такие, как этот маленький грузин, денег не считают. Мальчик хлопал на список своими черными коровьими ресницами, а Алевтина Борисовна подпиливала ноготок: «Очень уж долго читает, наверно, плохо понимает по-русски».

Но Реваз по-русски понимал хорошо, он прочитал список три раза, а потом поднял свои детские глаза на Алевтину:

– Вах!

– Что такое? – ласково поинтересовалась Алевтина.

– Вах, говорю. Это что такое?

Алевтина взяла из его рук бумажку и, тыча пальчиком с подпиленным ноготком в верхнюю надпись, продолжая улыбаться, прочла по слогам:

– Спи-сок про-дук-тов для бан-ке-та.

– Вижу, что список, что я, читать не умею, по-твоему?

– Тогда в чем дело? – Улыбка медленно сползала с лица Алевтины.

– Как в чем дело? Это комиссия кушать будет, по-твоему, или стадо баранов?

– Не понимаю.

– Сколько их? Ну человек десять. Им, по-твоему, двух банок икры хватит?

– Третью можете добавить от себя, – снова заулыбалась Алевтина. – Это список продуктов по минимуму. Добавлять можете все что захотите, без ограничений.

– А вот три банки растворимого кофе – это что, комиссия сразу выпьет, что ли? Или это – три бутылки водки, две шампанского? Фейерверк решила устроить им?

– Что, простите?

– Фейерверк. Ну, салют который, знаешь? Они что, алкоголики? А хлеба столько зачем? У меня лошадь столько бы не съела. Сгущенка? Что такое сгущенка? Зачем здесь сгущенка? Не согласен.

– Ах вот как, – поджала губы Алевтина. – Вы действительно хотите защититься?

– Что значит хотите? Я через два дня защищусь уже!

– Неизвестно…

– Кому не известно? – возмутился Реваз и грудью пошел на Алевтину. – Тебе не известно? Три банки кофе зачем написала? Домой понесешь?

– Я вам не позволю! – взвизгнула Алевтина.