Малютка вошла в роскошную гостиную Эвелины Кшицкой, крепко держась за руку Яновой, жены каменщика; оробевшая и восхищенная, она семенила по скользкому паркету, готовая — в зависимости от обстоятельств — расплакаться или засмеяться. Коралловые губки ее дрожали и кривились, словно она собиралась заплакать, а большие синие глаза были полны недоумения и любопытства. Ее изящно вылепленный лоб обрамляли густые-прегустые волосы, отливавшие золотом. Это была очень хорошенькая девочка, лет пяти. Рядом с провожавшей ее рослой, широкоплечей женщиной малышка в ситцевом, длинном до полу платьице напоминала беленькую бабочку со сложенными крылышками. Едва переступив порог, она вздрогнула от страха и чуть было не разревелась в голос, но внезапно тревога ее сменилась радостью, и, стремительно вырвав ручку из жесткой ладони Яновой, она засмеялась, присела на корточки и с необыкновенной нежностью в голосе позвала: «Кутя! Кутя!»

Первая встреча, предвещавшая вначале что-то страшное, приняла вполне дружеский характер. Маленький пинчер, накинувшийся было на вошедших с неистовым визгливым лаем, остановился перед усевшейся на полу девочкой и уставился на нее своими черными, блестящими, смышлеными глазами. Ребенок запустил красные ручонки в его длинную белоснежную шерсть. Но в эту минуту к новым друзьям подошла женщина лет сорока, высокая, еще красивая брюнетка, одетая во все черное. Янова с низким поклоном поцеловала ее белую руку.

— Хелька! Поцелуй руку у вельможной пани! Поглядите-ка — она уже с собакой играет! Не сердитесь на нее, вельможная пани! Она еще совсем глупая!

Но пани Эвелина и не думала сердиться. Напротив. Ее черные глаза ласково сияли, она с восхищением смотрела на личико девочки, которое Янова приподняла своей шершавой ладонью. В синих глазах Хельки теперь стояли слезы, и она обеими руками ухватилась за юбку Яновой.

— Все, что могли, мы делали для этой девочки, вельможная пани, но где ей было научиться вежливости у бедняков?.. Вот теперь только господь бог посылает счастье сироте…

— Сирота! — взволнованно повторила Эвелина и наклонилась над девочкой, очевидно собираясь взять ее на руки, но тут же отпрянула. Выражение сострадания появилось на ее лице. — О бедняжка! Как она одета! — воскликнула пани. — Платьице длинное, до самого пола…

И рассмеялась.

— А рубашка какая грубая… А волосы!.. У нее чудесные волосы, но кто же такому ребенку заплетает косы!.. А башмачки какие тяжелые… и чулочек нет…

Пани выпрямилась, прикоснулась пальцем к серебряному звонку, протяжный резкий звук которого рассмешил Хельку, а Янову заставил широко раскрыть глаза от удивления.

— Панну Черницкую! — коротко приказала Эвелина появившемуся в дверях лакею.

Не прошло и минуты, как в комнату быстрыми шагами вошла женщина лет тридцати, в черном, плотно облегающем фигуру платье, высокая, худая, со смуглым увядшим лицом и темными волосами, заколотыми на затылке большим черепаховым гребнем. С порога она окинула жену каменщика и пришедшую с ней девочку мрачным взглядом, но как только приблизилась к своей хозяйке, глаза ее прояснились и на тонких, бледных губах появилась смиренная заискивающая улыбка. Эвелина с воодушевлением заговорила с ней.

— Чернися, милая, видишь, вот девочка, о которой я тебе вчера говорила. Погляди только!.. Какие черты лица… какая нежная кожа… а глаза… а волосы… ей бы только немножко пополнеть да порозоветь, и, право, какой-нибудь новоявленный Рафаэль мог бы смело рисовать с нее херувима… К тому же она сирота!.. Ты знаешь, какой случай помог мне найти ее у этих добрых людей… В таком жалком домишке… сыром, темном… Она сверкнула перед моими глазами, точно жемчужина среди мусора… Сам бог послал ее мне!.. Ну, а теперь, Чернися милая, нужно ее выкупать, причесать, одеть… Умоляю тебя! Через час, самое большее через два, ребенок должен совершенно преобразиться…

Черницкая сладко улыбнулась, скрестила руки на груди, выражая этим свое восхищение, и быстро закивала головой в знак того, что вполне согласна с каждым словом своей хозяйки. Эвелина была в отличном настроении. Оно передалось и угрюмой кастелянше, от ее неприветливости не осталось и следа. Наподобие того как Хелька сидела на корточках перед собакой, так Черницкая теперь опустилась на пол рядом с девочкой и залепетала, подражая говору маленьких детей. Потом, стараясь не показать, что ей это трудно, она подхватила Хельку своими худыми ловкими руками, — прижала к груди и, покрывая звучными поцелуями ее личико, унесла из гостиной.

Эвелина, сияющая и растроганная до слез, поговорила еще немного с Яновой, а та, ободренная необычайной добротой пани и тоже растроганная, плакала и вновь рассказывала историю Хельки. Отец Хельки, родственник Яновой, — тоже был каменщиком, как и ее муж, — сорвался с лесов и разбился насмерть, а вскоре умерла от холеры и его жена, мать Хельки… Круглая сирота!.. При этих словах обе женщины — богатая вдова и жена каменщика — снова расчувствовались до слез. Пани Эвелина превозносила христианское милосердие Яновой и ее мужа, приютивших у себя бедную и такую прелестную девочку. Янова, восхищаясь добротой и милосердием пани Эвелины, берущей это дитя под свою опеку, так крепко терла рукавом люстриновой кофты свои и без того красные щеки, что они стали пунцовыми. В заключение жена каменщика совсем уже было собралась упасть перед Эвелиной на колени, чтобы, как у святой, поцеловать край одежды. Пани, однако, удержала ее, сказав, что становиться на колени надо только во время молитвы, после чего дала жене каменщика несколько рублей — на конфеты для ее детей. Тут Янова рассмеялась сквозь слезы весело и простодушно.

— Так я и дам им конфеты! — воскликнула она. — Разве они господские дети, чтобы сладости есть. Нет уж, если вельможная пани так милостива, то я на эти деньги справлю Вицку башмаки, а Марыльке и Каське куплю платочки…

Наконец, они простились. По пути к дому Янова раз двадцать останавливалась на улице с двадцатью повстречавшимися ей знакомыми, восхваляя ангельскую доброту и милосердие пани Эвелины. А Эвелина после ухода Яновой в грустной, но вместе с тем приятной задумчивости опустилась на диван, подперев голову белой рукой. О чем она думала? Вероятно, о том, что господь бог в безграничной доброте своей озарил сумрачный и холодный путь ее жизни теплым и светлым лучом солнца… Таким лучом должна была стать отныне прелестная сиротка, которую она вчера случайно нашла, а сегодня удочерила… О, как она будет любить это дитя! Все говорит об этом — и учащенное дыхание, и внезапно нахлынувшая волна жизни и молодости, которая вдруг захлестнула всю ее целиком и возвысила душу. Раньше ее окружала такая пустота и скука. Она была так одинока. Могильный холод пронизывал ее. Если бы так продолжалось, она скоро состарилась бы, опустилась, впала в апатию или черную меланхолию. Но провидение еще раз доказало, что не оставляет ее своим попечением и что даже в минуту самого глубокого горя не следует терять веры. Ах, скорей бы Чернися помыла и приодела этого ангелочка!..

Тут размышления Эвелины были прерваны: две косматые лапки запутались в кружевах ее платья и острыми коготками коснулись руки. Эвелина вздрогнула и раздраженно оттолкнула назойливую собачонку, карабкавшуюся к ней на колени. Пинчер принял ее гнев за веселую шутку. Видимо, слишком долго был он любимцем пани и не так-то легко мог поверить, что теперь отвергнут. Радостно взвизгнув, он снова вцепился косматыми лапками в кружева и царапнул атласную руку своей хозяйки. На этот раз она вскочила с дивана и позвонила.

— Панну Черницкую! — сказала она вошедшему лакею.

Черницкая, с засученными до локтей рукавами, вбежала запыхавшись, на ее смуглых щеках появился румянец.

— Чернися, милая, прошу тебя, убери Эльфа, и пусть он останется у тебя в гардеробной: рвет тут у меня кружево, надоедает…

Когда кастелянша нагнулась, чтобы взять собачку, по ее тонким губам скользнула странная улыбка — не то насмешливая, не то печальная. Эльф заворчал, попятился и хотел было укрыться на коленях своей хозяйки от протянувшихся к нему костлявых рук. Но Эвелина оттолкнула его, а костлявые руки схватили песика с такой силой, что он жалобно заскулил. Черницкая скользнула испытующим взглядом по лицу своей госпожи.