— Но ведь он по телефону говорил!

— С Купцом. У них параллельные телефоны.

— А ломик? — спросил Фат.

— Ломик Банник выкинул, когда узнал про убийство. Струсил. Ломиком этим был вскрыт один магазин под Омском.

— Что же вы раньше их не арестовали?.. — тихонько спросила Тося.

Слива поглядел на нее снисходительно: девчонка — что она понимает…

— Раньше никого не удавалось застать на месте преступления, а потом — нам надо было выяснить все их связи, и не только здесь, а в Ташкенте, в Свердловске… Они никогда не сбывали ворованные вещи на месте. А, скажем, в Уфе продавали украденное здесь, а украденное в Уфе продавали в Ташкенте. Вот старший лейтенант как раз и нащупывал эту шайку, когда произошло убийство. Вы шли главным образом от Дроли, а он от Арсеньича: сначала к Веселому, потом к Дроле, к Толстому… И когда появился на горизонте Толстый — у него возникло верное подозрение, что шайка эта имеет какую-то причастность к убийству. Мы знали, что по времени оно произошло именно в тот момент, когда люди были привлечены криком, то есть быстро. Старший лейтенант побывал в котельной и понял, что убийца вышел оттуда.

Старший лейтенант поправил повязку на голове.

— Мне вдвойне трудно было, товарищ капитан, вы это отметьте в приказе: я должен был не попадаться на глаза преступникам да еще и скрываться от конкурирующей организации! Особенно Фатым меня в первый раз помучал. Я в один конец, в другой… Потом, спасибо, наш сержант подвернулся. Говорю: выручай, друг, меня преследуют! Он и выдумал про какую-то драку с железнодорожником, а я тем временем уже переодевался в отделении.

Заглянула сестра:

— Дольше нельзя, товарищи!

Фат пошевелился в постели, чтобы запротестовать. Но гости уже встали.

— Ну, ты, Фатым, не обижайся, — сказал старший лейтенант. — Хоть и ругал ты нас, милиционеров, но закончишь школу — приходи к нам! А? Считай, что моя рекомендация уже есть у тебя.

— Моя тоже, — сказал капитан.

— Придешь? — спросил старший лейтенант.

— Ладно… — сказал Фат.

И вдруг улыбнулся. А раньше Фат улыбался редко.

— Товарищ капитан… — остановил он офицеров, когда те уже подошли к двери. — Не надо Кесого в колонию… Лучше в детдом… Он дурак, но он еще перевоспитается…

— Хорошо, — сказал капитан. — Я передам твое пожелание.

Из больницы вышли вчетвером, постояли, поглядели на окошко Фата. Солнце блестело в стеклах, и показалось Генке, что он впервые в жизни не заметил, когда пришла вдруг эта солнечная, синяя, в птичьем разноголосье весна.

Словно бы вчера еще была слякоть, удушающие запахи свалки, и была кругом жизнь, которая начиналась аж в поздних сумерках…

А сегодня: дыши хоть до потери сознания, гуляй, смотри по сторонам… И можно не думать о вчерашнем.

— Айдате к реке? — сказал Толячий.

— Идемте! — обрадовалась Тося.

По улице Салавата Юлаева, мимо Детского парка спустились вчетвером к Быстряку.

Толячий и Слива по отлогой тропинке сбежали к самой воде. А Тося, подобрав свою матросскую юбку, уселась вверху, над обрывом, где молодая зеленая трава была густой и яркой, как на картинке. Генка немножко поколебался и сел рядом с Тосей.

Вода в Быстряке была еще мутноватая, но ровная, гладкая, текла широким потоком в сторону синих гор на горизонте, и если долго глядеть на нее — голова начинала кружиться.

Генка снял кепку, потом надел ее и покрутил за козырек.

— Тося, — сказал Генка, — вот ты тогда показывала мне письмо, помнишь?

— Помню, — сказала Тося, глядя, как Слива мастерит из двух щепок парусную лодку.

— Ну, про любовь там — это, конечно, глупость, — сказал Генка. — А давай дружить с тобой!

Тося щипнула зеленую травку у ног.

— Давай…

— Ну, и чтобы все честно… Я тут не виноват… Ну, в общем, это я, Тося, написал тебе.

Тося поглядела на него своими кукольными глазами.

— А я догадалась, Гена, когда ты покраснел в тот раз… — И сама теперь чуточку покраснела.

Генка снова яростно крутнул кепку.

— Идем завтра рыбачить, Тося!

— Ой! — сказала Тося. — Да я же не умею!

— А это я научу! Это быстро! Знаешь, как клюет сейчас!

— Ладно, — сказала Тося. — Только давай не завтра. Завтра лучше пойдем цветов нарвем для Фатыма! Ой! Ты знаешь, в овраге на татарке фиалок — уйма! — И Тося даже зажмурилась, чтобы показать, какая уйма на татарке цветов. — Пойдем?

И Генка почувствовал вдруг, что кончилось у него раздвоение личности. Что больше никогда не зашумит в ней призывным гамом толкучка. А навсегда останутся Тося… Да Слива… да Фат… да Толька-Толячий… да еще сестренка Катя. Надо только сказать ей, чтобы не выходила за ворота монастыря и никогда никого не подслушивала больше…

От воды наверх взбежал Слива.

— Мы завтра за фиалками идем для Фатыма, — сказала ему Тося. — Ты пойдешь с нами?

— Ну, ясно! — кивнул Слива и, будто зная, о чем здесь говорили без него, добавил: — А я вот на прошлой неделе отправил Динке Коршуновой свои стихи… А она мне ответила: «Дурак». Ну что, если не понимает, правда? — спросил он у Тоси.

— Ой, ребята! Толя! — воскликнула Тося. — А про те цепи, что в подвале, и про весь монастырь давайте мы летом всей дружиной разведаем! А? Гена? У вас теперь опыт, а как все возьмемся — мы хоть что узнаем! И про полковника узнаем — где воевал он!..

Хорошо все-таки жить цельной личностью: легко, интересно и как-то — просторно даже, вроде бы как на реке во время паводка.