– Что я должен буду делать?

– А вот теперь ты мне ужасно нравишься. Честное слово, Феликс. Даже представить себе не можешь! Я рада, что ты рвешься в бой. Хорошо. Заеду за тобой через неделю, будет дело. А теперь прощай. – Она снова протянула ему две ладони, взяла в них его руку и несколько раз встряхнула.

Феликс шел по коридору неуверенно, чувствуя, как до сих пор кружится голова. Но сердце его было наполнено удивительно сладким и странным ощущением, чем-то очень похожим на счастье. Сладким и пряным…

«Я вижу свою душу в зеркала,

душа моя неслыханно мала…»

И. Бродский

Когда-то серый дом на Фонтанке, возможно, считался весьма респектабельным местом, несмотря на свою полную коммуналковость. Жильцы гордились видом на грязную речку, на исторические места, утверждали, что именно здесь кутил молодой Пушкин. Ну не кутил, так захаживал выпить – это точно. Но теперь дом опустел, и по ночам по этажам бегали огромные серо-бурые крысы. Они полностью завладели домом и ничуть не смущались бомжей, захаживающих в теплые подъезды, чтобы опохмелиться. Крысы смотрели на них немигающими жадными тупыми глазками и пытались стащить из-под носа что-нибудь из их затхлой снеди.

В этом доме на подоконнике в подъезде Лю сидела уже целую вечность. Возможно, она бы так и не очнулась, если бы не кончились сигареты. Она уставилась на пустую пачку. Потом на пепельницу – и ужаснулась. Восемь штук – вот так, не отходя от окна. Ну что же, возможно, это не худший способ самоубийства.

«Значит, так: если он вернется… Глупо, конечно, так себя обманывать, но все-таки, если он вернется…» Мысль сворачивалась клубочком и не хотела развиться во что-нибудь утешительное. Он не вернется, конечно же, он не вернется. Лю снова взяла в руки рулетку и, потянув за металлический хвостик, вытащила длинный кусок линейки. Отпустила. Вжик – и все сантиметры моментально исчезли. Классная игрушка. Все как в жизни. Встретились они с Сашкой, прожили вместе год, а потом – вжик! – и все.

Разумеется, она могла бы не допустить свое сердце до этой бесперспективной любви. Знала ведь, что у него где-то жена, сын. Но за год как-то забыла. Вылетело из головы. Да он и сам не вспоминал о них. А через год – здравствуйте, пожалуйста! – жена пожаловала. И как она их только нашла? Ведь Лю жила в заброшенном доме. Точнее, владела заброшенным домом.

Все квартиры давно расселили, осталась только Лю. На ней расселение и закончилось. И почему ей всегда так не везет? Жила бы теперь в отдельной квартире, как все нормальные люди. Так нет же, именно когда подошла ее очередь расселяться, деньги у расселителей кончились. «Ждите!» – сказали ей в жилконторе, что могло означать и надежду, и кукиш с маслом. Но сказали с такой интонацией, что надежда мгновенно скончалась на месте. Полгода Лю прислушивалась, не затеплится ли снова ее дыхание, а потом прислушиваться перестала и решила сдавать пустующие комнаты бывших соседей.

Идею эту ей подала Мари. Они повстречались месяц назад на набережной, когда Лю выгуливала Бинго. Черный сеттер был Сашкиным подарком. Лю кормила его, гуляла с ним по пять раз на дню, но хозяйкой так и не стала. Бинго весь день лениво лежал у входной двери и оживлялся, только когда возвращался Сашка.

Мари оказалась бездомной девушкой с темной историей. Лю не поверила ни слову из рассказа о ее злоключениях, но предложила переночевать в соседней пустующей квартире. Так она стала первой «квартиранткой» и в какой-то мере совладелицей пустующего дома. Потому что, хоть денег с постояльцев и не брала, частенько теперь обитала на кухне у Лю, пробуя ее борщи и салатики. Лариска привела пару квартирантов, ребят со своего филологического факультета. Лю не возражала. Лариска не злоупотребляла ее гостеприимством и заходила в гости, только когда Сашки не было дома.

Его жена пробыла недолго. Полчаса, наверно. Им нужно было поговорить. Да ради бога! Лю все поняла, когда открыла ей дверь: словно в зеркало взглянула. Такая же высокая, волосы такого же редкого оттенка и точно такой же длины, словно их вымеряли по сантиметру у той идругой перед тем как подрезать. Черты лица – и те как у двоюродной сестры. Вот почему он не вспоминал ее: он ее и не забывал никогда, глядя на Лю. Прикрывал, наверно, глаза своими длиннющими черными ресницами и видел вместо Лю – ее. Она вышла первой, прошла мимо, не оглянувшись на Лю. Он задержался только на минутку: «Прости, Лю, у меня все-таки сын…» Как будто раньше об этом не знал! «Понятно. Хочешь, подвезу?» – «Спасибо. Жена на машине». Ну конечно, она на машине и с сыном, а Лю в крысином доме на старом мотоцикле. О чем речь?

Когда они ушли, Бинго грустно свернулся калачиком на тряпке у входной двери, а Лю отправилась к Мари. Та выслушала, как всегда беспристрастно, достала рулетку, протянула ей: «Вот так? Вжик и все! Пройдет. Хочешь, посидим вечером? Сейчас не могу, убегаю». – «Не знаю», – сказала Лю и снова пошла курить на подоконник, глядя сквозь треснувшее грязное стекло на улицу.

Сигареты кончились, и Лю почувствовала, что теряет последнюю опору. Попросить у приживалов? Ну их. Проще сходить в магазин. Она пошла наверх, к своей квартире, и вдруг услышала, как хлопнула подъездная дверь. «Вернулся!» – Лю накрыла волна ликования. Задыхаясь, она перегнулась через перила, чтобы разглядеть, идет ли он с той кожаной сумкой, в которую сложил вещи, или только возвращается забрать что-нибудь позабытое.

Шаги однако замерли на первом этаже. Звякнула крышка почтового ящика – и снова тишина. Странно, почтальон сюда никогда не заходил. Лю на цыпочках стала спускаться вниз. Кто-то там внизу тихонько вздохнул. Она остановилась и хотела было окликнуть наугад, но дверь подъезда снова открылась. На этот раз громыхнула – дай бог! Топот нескольких пар ног, глухие удары, резкие выражения, стон. Снова топот, грохот двери – и тишина. Лю стояла, замерев, и боялась пошевелиться. Потом на цыпочках поднялась к окну. От подъезда отъезжала машина. Лю прислушалась – ни звука – и стала неуверенно спускаться.

На площадке первого этажа лицом вниз лежал человек. Пол вокруг был забрызган кровью. Лю обошла его, умирая от волнения, не в силах оторвать взгляд от кровавого пятна, расплывавшегося под головой. Совсем не почтальон. Она уставилась на почтовые ящики. В одном из них сквозь три круглые дырочки проглядывало что-то коричневое. Лю открыла ящик, вытащила толстую тетрадь…

27 апреля (Первые несколько страниц перечеркнуты красным карандашом)

«С самого раннего детства, с тех самых первых моментов, которые сберегла для меня капризная память, женщины относились ко мне всегда одинаково. Единственный взгляд в мою сторону непременно приводил их в ликование. Они, подчиняясь одним им ведомому закону природы, кидались ко мне, тормошили, ерошили волосы, сверкая при этом очаровательной улыбкой. В три года мне очень нравилось, что любая особа женского пола воспринимает меня как милого плюшевого мишку. Но вот в двадцать три…

В двадцать три меня это уже слегка раздражало. Разумеется, теперь женщины больше не ерошили мне волосы и даже вовсе не прикасались ко мне, хотя именно теперь я бы не возражал. Но все-таки каждая из них смотрела на меня как на плюшевого медведя, явившегося из ее солнечного счастливого детства. В двадцать пять, а сейчас мне именно двадцать пять, это мое свойство – напоминать представительницам противоположного пола лишь любимую детскую игрушку – приводит меня в отчаяние. Год назад я даже задумал принять решительные меры против такого безобразного произвола природы и отпустил усы. Но женские восторги не стихли. Теперь, похоже, они узнают во мне любимого котенка…

Вчера в моей жизни случилось… Хотя нет. Случилось – но вовсе не в моей жизни. Потому что в моей жизни никогда ничего не случается, кроме контролеров в транспорте. То, что случилось, случилось в жизни «первой леди» моей бывшей пятнадцатой группы. Но то, что случилось в ее жизни, отозвалось в моей болезненным эхом и ввергло меня в пучину совершенно невообразимых событий. Теперь, по прошествии суток, анализируя все, что произошло, я отдаю себе отчет, что, не случись с Катей этой неожиданности, все могло бы быть иначе.