Гоголь принял участие в предсвадебных хлопотах — бегал по магазинам, выполняя поручения, посылал башмаки, искал полотно, купил сестре платье.

Свадьбу сыграли в апреле. В Васильевке уже буйствовала весна. Петербург же весна не баловала. «Май у нас самый дрянной: дожди и снег беспрестанные, и я не решаюсь долго выезжать на дачу…»

В конце мая потеплело, и Гоголь перебрался в домик с мезонином, который снял по дороге в Парголово, близ Поклонной горы. Он занял верх и поместил объявление в газетах, что сдается низ дачи. Желающие нашлись. Вскоре явился какой-то господин:

— Вы публиковали в газетах об отдаче внаем половины дачи?

— Публиковал.

— Нельзя ли мне воспользоваться?

— Очень рад. Не угодно ли садиться? Позвольте вашу фамилию.

— Половинкин.

— Вот и прекрасно! Вот вам и половина дачи!

Тотчас без торгу и порешили. Гоголя позабавило, что половину дачи снял Половинкин.

Но жить на даче пришлось меньше месяца. Девятого июня Гоголь подал прошение статс-секретарю Лонгинову:

«Милостивый государь Николай Михайлович.

Будучи в необходимости ехать по домашним обстоятельствам в имение мое, находящееся в Полтавской губернии Миргородского, повета, покорнейши прошу ваше превосходительство приказать снабдить меня надлежащим отпуском на каникулярное время».

В тот же день отправлено было письмо в Васильевку: «Новостей нет никаких, выключая разве той, что я в будущем месяце, может быть, увижусь с вами, разумеется, если ничто не помешает; впрочем не советую вам слишком предаваться надежде: очень может случиться, что я вас и обману».

Помех не оказалось, и в конце июня Гоголь вместе с Якимом пустился на перекладных в далекое путешествие из Петербурга в Полтавскую губернию.

Три с половиной года прожил он в Петербурге, и прожил не зря — он был еще очень молод, а его имя уже стало известно в России.

Плетнев недоумевал и даже досадовал — оригинал этот Гоголь: занятия в институте давно начались, а его нет как нет. Испросил отпуск, уехал и как в воду канул, хотя бы весточка. Начальница недовольна — младшее отделение без учителя истории. А где его сыскать?

Наконец, в сентябре пришло письмо, в октябре — другое. Гоголь писал: «Здоровы ли вы, бесценный Петр Александрович? Я всеминутно думаю об вас и рвусь скорее повеситься к вам на шею. Но судьба, как будто нарочно, поперечит мне на каждом шагу. В последнем письме моем, пущенном 11 сентября, я писал вам о моем горе: что, поправившись немного в здоровьи своем, собрался было ехать совсем; но сестры мои, которых везу с собою в Патриотический институт, заболели корью и я принужден был дожидаться, пока проклятая корь прошла. Наконец, 29 сентября я выехал из дому и, не сделавши 100 верст, переломал так свой экипаж, что принужден был прожить целую неделю в Курске, в этом скучном и несносном Курске. Вы счастливы, Петр Александрович! вы не испытали, что значит дальняя дорога. Оборони вас и испытать ее. А еще хуже браниться с этими бестиями станционными смотрителями, которые, если путешественник не генерал, а наш брат мастеровой, то всеми силами стараются делать более прижимок и берут с нас, бедняков, немилосердно штраф за оплеухи, которые навешивает им генеральская рука. Но завтра, чуть свет, я подвигаюсь далее, и если даст бог, то к 20 октябрю буду в Петербурге. А до того времени, обнимая вас мысленно 1001 раз, остаюсь вечно ваш Гоголь».

Гоголь добрался до Петербурга в самом конце октября. Он привез с собой двух младших сестер, одиннадцатилетнюю Анну и девятилетнюю Лизу, а также Якима, обзаведшегося женой.

Квартира нашлась в Новом переулке, близ Мойки, в доме Демут-Малиновского. Разместив там домочадцев, Гоголь незамедлительно занялся делами.

Дел оказалось множество, и притом не самых приятных.

За опоздание на службу — три месяца с лишним — вычли жалованья двести рублей.

Устройство сестер в Патриотический институт тоже сошло не гладко. Поместить девочек в это заведение Гоголь задумал еще до отъезда домой. «Два здешних института, — писал он матери, — Патриотический и Екатерининский, самые лучшие. И в них-то, будьте уверены, что мои маленькие сестрицы будут помещены. Я всегда хотя долго, но достигал своего намерения».

Достиг он и теперь.

Анну и Лизу в виде особой милости в институт приняли, но с двумя условиями: во-первых — вместо платы за учение будут удерживать жалованье Гоголя. Во-вторых — он обязуется неотлучно состоять при институте.

«13 ноября 1832 г. № 263. — Учитель Патриотического института 14-го класса Гоголь-Яновский, возвратись из домового отпуска, привез с собою двух сестер в том предположении, чтобы определить их в Патриотический институт для воспитания. Девицы сии не могут поступить ни на правах штатных воспитанниц, ни пансионерок, но г. Гоголь просит, чтобы их поместить взамен его жалования, коего производится ему от института 1200 р. в год». Это было представление начальницы института. На него воспоследовала резолюция: «Ее императорское величество соизволила утвердить сие представление, с тем, чтобы милость сия не служила примером впредь для других, единственно по уважению к ходатайству г-жи начальницы института, повелев также и в списках воспитанниц и пансионерок девиц Гоголь-Яновских не считать, за неимением ими права на поступление в Патриотический институт. 5 дек. 1832 г. Н. Лонгинов».

Приняли девочек в приготовительное отделение вместе с семилетними. Несмотря на старания брата — он готовил их, — маленькие провинциалки почти ничего не знали.

Из-за каких-то переделок в институтском здании Анне и Лизе пришлось пожить у брата. Смотрела за ними Матрена — жена Якима. Эта деревенская девушка и в мыслях не имела очутиться в Петербурге. Но в один прекрасный день Мария Ивановна призвала Якима и объявила о своем намерении женить его на Матрене — горничной Маши. Надо же кому-то смотреть за барышнями, которых Николай Васильевич повезет в Петербург. Якима не неволили, спросили его согласия. Он ответил равнодушно:

— Мне все равно. Это как вам угодно.

Так Матрена из Васильевки очутилась в Петербурге.

Были еще хлопоты в опекунском совете. На заложенном имении висел большой долг.

За недосугом Гоголь ни у кого не бывал. Но к Пушкину зашел. Рассказал про свою одиссею в Васильевку и обратно.

— Чего бы, казалось, недоставало этому краю? — говорил он. — Полное, роскошное лето! Хлеба, фруктов, всего растительного гибель! А народ беден, имения разорены и недоимки неоплатные.

Уроки в институте, беготня в опекунский совет, заботы о сестрах… Гоголь с ног сбился.

Привыкшие к деревенскому приволью девочки скучали взаперти. Гоголь развлекал их как мог — покупал сладости, водил в зверинец, в театр. В зверинце показывали молодого слона, который исправно выполнял все приказания хозяина: чистил щеткой свои ноги, смахивал пыль со спины платком, звонил в колокольчик, плясал, громко топая огромными ногами.

Гоголь радовался, видя сестер повеселевшими. «Раз повез он нас в театр, — вспоминала Елизавета Васильевна, — и велел нам оставить наши зеленые капоры в санях извозчика; кончается спектакль, зовем извозчика, а его и след пропал. Пришлось таким образом брату заказывать новые».

Как-то поздно вечером в конце ноября Матрена разбудила уснувших Анну и Лизу и принялась завивать им волосы — Николай Васильевич велел. Завтра с утра повезут их в институт.