От уверенности Пенрода вдруг почти ничего не осталось. Но отступать было некуда. Тогда он решил подбодрить себя словами.

– Дитятко наше! – с видом бывалого стрелка, поигрывая револьвером, обратился он к Сэму. – Если у нашего ребеночка не хватило сил нажать на спуск, тогда пусть посмотрит, как это сделаю я.

– Ты лучше делай! – ответил Сэм. – Собрался делать, так делай, а то только болтаешь.

– Я вот и собираюсь сделать.

– Тогда стреляй.

– Уж будь спокоен: я не заставлю себя столько ждать, сколько ты.

Пенрод поднял револьвер и направил ствол в сторону закрытых дверей, за которыми был переулок.

– Ты лучше беги куда-нибудь, Сэм, – продолжал издеваться Пенрод. – А то я сейчас выстрелю и ты испугаешься.

– Это мы еще посмотрим, кто это испугается, – обиженно проворчал мистер Сэмюел Уильямс. – По-моему, ты сам боишься.

– Кто боится? – возмутился Пенрод и тронул пальцем спусковой крючок кольта.

Может быть, он слишком поверил утверждениям Сэма, что спуск у этого пистолета совершенно не поддается, или просто не рассчитал усилий. Как бы там ни было, спусковой крючок на деле оказался совсем не тугим.

Под пальцем Пенрода пистолет сработал отлично. Грянул оглушительный выстрел, вслед за которым раздались три громких возгласа. Два из них прозвучало в сарае, третий по ту сторону двери в переулок, в верхней части которой теперь зияла солидных размеров дыра. Кто кричал в сарае, догадаться нетрудно. За дверью же вопль исторг молодой чернокожий в яркой одежде. Можно сказать, что выстрел его касался почти непосредственно, ибо он как раз проходил мимо сарая Скофилдов, и громадная пуля калибра дедушки Сэма Уильямса пролетела над самой его головой.

Чернокожий поглядел вверх и заметил круглую дыру в двери. В этом районе он почти никого не знал. Зато у него было много знакомых в других частях города. Некоторые из этих ребят любили шутить с револьверами. Вот почему чернокожий, не долго думая, бросился плашмя на землю и распластался перед дверью сарая.

Падая, он случайно задел плечом одну из створок. Дверь отворилась, и чернокожему предстали два белых мальчика. Оба застыли от ужаса. Пенрод сжимал в окаменевшей руке револьвер.

А мальчикам, в свою очередь, предстал чернокожий, который на их глазах грохнулся на землю и замер. И тут Пенрод с содроганием понял, что совершилось убийство! Пока он мучился сознанием непоправимой вины, то, что казалось ему «телом убитого», вдруг поднялось на локтях и взглянуло на двух друзей. Те вскрикнули и приготовились к бегству. Но в это время «тело» с вполне земным возмущением произнесло:

– Дела-а! Чуть не прострелили мне голову!

Пенрод попробовал что-то произнести, но голос не подчинялся ему. Тогда попробовал Сэм. Он добился некоторого успеха.

– Куда, куда в вас попало? – просипел он.

– Неважно, куда в меня попало, – отвечал чернокожий молодой человек и, поднявшись с колен, принялся отряхивать брюки. – Ну и белые мальчики в нашем городе! – сокрушенно добавил он. – По улице уже невозможно пройти, чтобы тебе не прострелили голову!

Он шагнул в сарай и резко вырвал пистолет из онемевшей руки Пенрода.

– Где вы взяли его? – сердито осведомился молодой человек.

– Он наш. Наш собственный, – отозвался Сэм.

– Тогда вашего папу придется арестовать, – уверенно проговорил молодой человек. – Это ж надо, разрешить детям играть с револьвером!

Чернокожий с интересом разглядывал кольт. Револьвер дедушки Сэма Уильямса явно произвел на него впечатление.

– Вот это я понимаю! – воскликнул он. – Да им можно даже быка ухлопать сквозь кирпичную стену! Хороша пушка.

Молодой человек засмеялся. Он несколько раз подбросил револьвер в воздух, поймал его на лету и сделал выпады в сторону воображаемых врагов. Внезапно он перестал хохотать и очень сурово поглядел на Пенрода.

– Вот что, белый мальчик, – строгим голосом проговорил он. – Как ты думаешь, что я сейчас по идее должен сделать, а? Я должен пойти, привести полицейского и сказать, чтобы он вас арестовал. Да, да, именно это заслужили ты и твой друг. Ведь вы же чуть не отстрелили мне голову! Но я не буду портить вам жизнь. Я поступлю с вами по-доброму. Я просто сам заберу у вас пушку и заброшу ее подальше. О-о! – глаза у чернокожего засияли. – Я уж заброшу этот кольт так далеко, что он никому вреда причинить не сможет. Я отволоку его в лес и утоплю там в болоте. Тогда уж никто не прострелит им честному человеку голову. Вот как я сделаю!

И, засунув реликвию семейства Уильямсов под пиджак, молодой человек пошел к двери, которая вела в переулок. У самого выхода он повернулся.

– На этот раз я прощаю, – с видом строгого, но справедливого отца обратился он к мальчикам. – Но не советую вам ничего говорить родителям. Не будем расстраивать ваших пап и мам, друзья. У них и без того много забот. Я могу дать вам честное слово, что не пойду к вашим папам и мамам ябедничать. Ну, а если твой папа, белый мальчик, – поглядел чернокожий на Пенрода, – спросит, куда девался его револьвер, скажи, что он у тебя потерялся.

С этими словами молодой человек шагнул в переулок, и его словно ветром сдуло. Сэм Уильямс вдруг начал шумно сглатывать.

– Что-то меня вроде тошнит, – быстро приблизившись к выходу из сарая, объявил он Пенроду. – Пойду-ка, пожалуй, домой. Мне кажется, сегодня я уже нагулялся.

Пенрод ничего не ответил. Он опустился на пол именно на том самом месте, с которого выстрелил; взгляд его был прикован к распахнутой двери в переулок. Сэмюел Уильямс с достоинством удалился, а Пенрод все сидел и сидел, и окружающий мир, кажется, вообще перестал существовать для него.

Уже сгущались осенние сумерки, когда Пенрод, наконец, покинул сарай. Будь на улице чуть светлее, внимательный наблюдатель заметил бы, что мальчик перенес, быть может, не очень длительную, но тяжелую болезнь. Пенрод прокрался к цистерне с водой. Тщательно оглядевшись, он приподнял крышку люка, извлек из внутреннего кармана пиджака какой-то предмет и бросил в воду. Револьвер, выструганный из дерева, револьвер, глядя на который Пенрод столько дней и ночей мечтал о настоящем оружии, с тихим плеском упал в воду. Пенрод опустил крышку. Губы его не двигались, из горла не доносилось ни звука. И все-таки Пенрод мысленно произнес несколько скорбных слов. Это был краткий, но выразительный монолог. Пенрод навсегда прощался с мечтой. «Никогда! Никогда больше мне не захочется иметь настоящего револьвера! – с тоской думал он. – И зачем только Сэм нашел этот кольт!»

Джорджи Бассет был не таким мальчиком, как все остальные. Самое ужасное заключалось в том, что он это знал. Сначала он и не догадывался, сколь разительно отличается от сверстников. Первой об этом догадалась его мама и однажды поделилась своими наблюдениями с теткой. И вот, подслушав их разговор, Джорджи все понял.

Правда, еще до этого открытия Джорджи Бассета считали «самым лучшим мальчиком в городе». Этот «титул» тоже чрезвычайно волновал его, и он твердо решил, что, когда вырастет, станет священником. Новое же знание о себе просто потрясло его. Теперь он мог и десять и даже двадцать минут подряд рассуждать о собственной исключительности, а, глядя в зеркало, неизменно отмечал в своем облике благородные черты, которых не находил в других мальчиках. Он так сковал себя, что постепенно удушил естественные качества своей натуры, и словно не жил, а, не переставая, исполнял роль самого необыкновенного мальчика на свете в каком-то, одному ему ведомом спектакле.

Пенрод Скофилд, Сэм Уильямс и другие мальчики из их квартала чувствовали, что Джорджи не такой, как они. И вид, и манеры Джорджи постоянно напоминали им об этом, и они, хоть и совершенно неосознанно, но зато явно отдавали дань его исключительности.

Что касается взрослых, то они получали точные сведения об исключительности Джорджи непосредственно от самой миссис Бассет, которая просто ни о чем другом и говорить не могла. Его ангельский нрав во многих семьях стал мерилом добродетели, и весьма часто приводился в назидание отпрыскам, когда те совершали очередной проступок.