Он забыл, что пришел сюда с журналистом. Сеньора Ана пригласила его за столик:

– Я не люблю проводить время на складах или в порту. Муж занимается бизнесом, я решила развлечься…, – он щелкнул перламутровой зажигалкой от Ронсона. Сеньора Ана прикурила:

– Я первый раз в Мехико, сеньор Диего, но много слышала о вашем городе. Пока что…, – женщина лукаво улыбнулась, – столица оправдывает мои ожидания…, – Ривера подумал, что ей чуть за тридцать, не больше. Одна, тонкая морщинка, пересекала высокий лоб. Стряхнув пепел, сеньора сняла длинными пальцами с губ крошки табака. Ногти у нее тоже были длинные, острые, ухоженные, накрашенные новинкой, алым лаком. Ривера вспомнил корриду, лужи крови, дымящиеся на песке, и точные, изящные движения матадора.

– Она танцует, – понял Ривера, – словно матадор, работающий с быком. Сначала подчиняется, делает вид, что бык победил, а потом, исподтишка, наносит решающий удар. Бык умирает счастливым, уверенным в своем превосходстве. Господи, кажется и я…

Сначала, он думал пригласить ее на корриду, но усмехнулся: «Как будто она не видела боя быков, в Аргентине». Женщина представилась сеньорой Аной Рихтер. И она, и ее муж, надежно, по словам сеньоры Аны, засевший в порту Веракрус, и не собирающийся посещать Мехико, происходили из семей немецких эмигрантов.

– Мы швейцарские немцы, – рассмеялась сеньора Ана, – однако, я никогда не была в Европе. Мы хотим увидеть Олимпиаду, – она загибала красивые пальцы, – Альпы, Париж, и остаться до бархатного сезона на Лазурном берегу. Муж встречается с деловыми партнерами, а я собираюсь ходить на примерки, и посещать музеи, – сеньора Рихтер любила живопись. Ривера надеялся, что женщина слышала о нем. Его ожидания оправдались. Сеньора Ана ахнула:

– Боже, не могу поверить. Я читала, в Буэнос-Айресе, о скандале с вашей фреской…, – она положила прохладную, нежную руку на пальцы Риверы:

– Какой позор, сеньор Диего. Художник должен быть свободным в творчестве…, – Ривера заставил себя не закрывать глаза, не выдыхать, так это было хорошо.

– У нее сильные пальцы, – понял Ривера, – мягкие, но сильные…, – он, искоса взглянул на узкие бедра, на тонкую талию, на почти незаметную под шелком платья, маленькую грудь:

– Сейчас в моде формы, но мне такие фигуры больше нравятся. Она должна хорошо носить мужскую одежду…, – Ривера предложил:

– Я делаю эскизы к будущей фреске. Хотите мне позировать, сеньора Ана? – легко покраснев, женщина кивнула. Ривера заказал шампанское, и деревенский кофе, в глиняных горшочках, с корицей и тростниковым сахаром. Сеньора Ана ела фрукты, и наполненные сладким кремом рогалики. Она рассказывала Ривере о Буэнос-Айресе, о семейной эстансии, на западе, у подножия Анд, о ложе в опере и особняке на океанском побережье. Она остановилась в «Эксельсиоре», на Пасео де ла Реформа.

Ривера хмыкнул: «Самый дорогой отель в городе. Когда построят „Мажестик“, на площади Конституции, они будут соревноваться, но пока у „Эксельсиора“ соперников нет».

Ривера научил ее пить «бандеру». Он поставил перед женщиной три стаканчика, с текилой, соком лайма и сангритой.

– Белое, красное, и зеленое, сеньора Ана, – он раскурил сигару, – цвета нашего флага.

Сеньора улыбнулась, принимая маленький поднос:

– Посмотрим, сеньор Диего, сколько знамен мы сможем поднять.

Она играла на фортепьяно. Окутывая ее плечи шалью, Ривера шепнул:

– У меня в мастерской стоит инструмент, сеньора Ана. Договорились. Обедаем вместе, потом приватная экскурсия во Дворец Изящных Искусств. Посмотрите на мои фрески, и отправимся в студию. Весна, свет долго держится…, – подумав о Фриде, он развеселился:

– Представлю ей Ану, как жену мецената. Она и вправду, богата. Может быть, захочет купить картину Фриды, – он едва удержался, чтобы не коснуться губами уха женщины. Троцкий жил в отдельно стоящем доме, среди пышно цветущих глициний, и в большой усадьбе не появлялся. Изгнанник славился осторожностью. В его коттедж даже не провели телефон.

На улице рассветало. Легкий, прохладный ветер носил по булыжнику раздавленные розы и гвоздики, старые газеты. Ривера успокоил себя: «Он к нам в дом не заходит. Сеньора Ана не знает, кто он такой».

Поцеловав женщине руку, Ривера усадил ее в гостиничный «Линкольн», цвета голубиного крыла. Опустив окошко, сеньора Ана помахала:

– Сегодня увидимся, сеньор Диего. Доброго вам утра! – она, озорно, рассмеялась. Машина заурчала, шофер включил фары. Лимузин тронулся, наехав задним колесом на кусок газеты: «Муссолини аннексирует Эфиопию». «Линкольн» исчез за углом. Засунув руки в карманы пиджака, Ривера вспомнил длинную, обнаженную, без ожерелий шею, украшенную маленьким, детским золотым крестиком. Тусклые, старые изумруды бросали отсветы на острые ключицы. Выбросив сигару, Ривера пошел домой, думая о ее серых, спокойных глазах.

Сеньора Ана Рихтер в этот день отказалась от «Линкольна», закрепленного за ее номером, трехкомнатным люксом, на верхнем этаже «Эксельсиора». С мраморного балкона открывалась панорама Пасео де Ла Реформа. Улицу выстроили во времена императора Максимилиана, в прошлом веке, сделав ее похожей на Елисейские поля.

Сеньора Ана сказала портье, что прогуляется по магазинам пешком. Женщина надела дневное, закрытое платье светлого шелка, парижские туфли на высоком каблуке. На плече висела сумочка от Луи Вюиттона.

– И багаж у нее от Вюиттона, – вспомнил портье, – впрочем, она с одним саквояжем приехала. Объяснила, что проведет в Мехико несколько дней. Какая красавица…, – он посмотрел вслед прямой спине. Платье спускалось ниже колен, сеньора Ана чуть покачивала узкими бедрами. Она носила шелковую, небольшую, шляпку, с вуалеткой, украшенную гроздью цветов жасмина. Сеньора Ана предупредила портье, что завтра выезжает, возвращаясь на побережье. Служащий предложил сеньоре Рихтер позаботиться о билетах на поезд. Женщина отмахнулась:

– Приедет мой муж. У него деловая встреча в городе. Большое спасибо, – искренне сказала сеньора Рихтер, – у вас замечательный отель. Я, непременно, порекомендую его друзьям, – портье покраснел от удовольствия. Сеньора Рихтер ушла. Он велел горничной, принести, при уборке номера свежие цветы. Постоялица завтра уезжала, такое было не в правилах, отеля, но портье хотелось еще раз услышать ее похвалу.

Она вернулась вечером. Мальчик в форменной курточке подхватил пакеты. Сеньора Ана заказала в номер легкий ужин, салат и креветок. Попросив кофе, и пачку дорогих папирос, постоялица велела ее не беспокоить. Сеньора вознеслась в сверкающем бронзой лифте на верхний этаж «Эксельсиора», где разместили четыре, лучших в гостинице, номера. Портье долго вдыхал запах жасмина, витавший над стойкой мореного дуба.

Отпустив мальчика с парой монет, сеньора Рихтер долго, внимательно осматривала комнаты.

Она проверила закладку в книге, лежавшей у кровати. Сеньора Ана читала «Таверну «Ямайка», Дафны Дю Морье, на английском языке. Книги подбирались очень аккуратно. Не было даже речи о том, чтобы оставить в номере, или держать дома, авторов, славящихся левыми, радикальными пристрастиями. В Буэнос-Айресе Рихтеры, считались консервативной парой, столпом католической церкви. Они много жертвовали на нужды национал-социалистов.

Пять лет назад в Буэнос-Айресе открылось отделение партии за границей. Сеньор Теодор Рихтер пригласил на обед руководителя бюро, ландесгруппенляйтера Далдорфа. За стейком и красным вином, сеньор Рихтер, доверительно сказал:

– Мы, как аргентинские граждане, не можем вступить в партию. Но, дорогой Юлиус, – Рихтер улыбнулся в красивую, темно-рыжую бороду, – вы можете рассчитывать на нашу поддержку.

В своем особняке, в дорогом районе Буэнос-Айреса, Рихтеры устраивали благотворительные вечеринки, в пользу партийной ячейки. Фрау Анна украшала дом красно-черными флагами, пекла швейцарские и немецкие сладости, играла на фортепьяно народные песни. Она была активисткой «Содружества женщин за границей». Дочка Рихтеров, Марта, ходила на собрания молодежной нацистской ячейки. Марта училась в частной школе Бельграно, и занималась с преподавательницей из оперы. На вечеринках девочка пела красивым сопрано «Хорста Весселя» или гимн Гитлерюгенда: